Средневековье у озера Юглас: рижское поместье отметило уже полтысячи лет

Перед грозой

Мы свернули на узкую аллею, обсаженную густыми деревьями, когда небо внезапно помрачнело, и задул порывистый ветер. Уже потом подобрали пару пышных дубовых ветвей с тех деревьев, которые именуются «дижкоки» и отмечаются значками. Вообще, здесь как будто в заколдованном царстве – никакого ощущения большого города рядом, хотя машины проносятся невдалеке. Кроны где-то высоко, между ними предгрозовое небо и вдали уже слышатся раскаты. Давно не было в Риге дождя...

По всей вероятности, местные обитатели чувствуют себя вполне комфортно. В первую очередь, конечно, маленькие птицы-пересмешники, умеющие щебетать на разные голоса – ведь название дано именно по ним, «скворечная усадьба». Бесстрашные скворцы бегают по своим делишкам, отыскивая корм, и порхают в густой листве, где гнездуются в дуплах – не обращая внимания, что вдали раздается отчетливое уханье. Да, тут живет совунья! Кто ты, сыч или неясыть? Всего в Латвии более дюжины лесных сов, и в таком одичалом биотопе им раздолье.

Гукает вяхирь. Да, вот же они, лесные голуби. Как положено, осторожны, и подлетывают парой – у них такие характерные белые воротнички. Трудновато поймать их в объектив. Это не то что важная воронесса, которая царственно прохаживается в густой траве, позируя. А потом, любопытная, взбирается на пчелиный улей, что во множестве расставлены на фоне озера Юглас. На дальнем берегу все уже в дымке – судя по всему, там разродился ливень. Рой пчел вспугивает серо-черную тетку, не давая ей полакомиться медком. Ест ли его воронье племя?

Пока что, помимо ветра и дальних раскатов, метеорология ничем не мешает – и мы продолжаем углубляться в тенистые глубины Страздумуйжи. Старая каменная кладка создает как бы балкон над озером, а вниз ведут полуобвалившиеся ступени. Все осталось от старого барина... Вьется тропа вдоль двухметровых камышей, утиного владычества. Вот уж какая птица в Риге никогда не страдает от недостатка влаги.

Было дело в начале XVI века

Средневековая Рига и ее окрестности были вполне себе теократическим образованием – архиепископ управлял городом, а местные общины – сельской территорией, все вместе именовалось патримональным округом.

И вот в 1510 году на живописном берегу озера обосновался родовитый немецкий помещик Аренд цур Авест. Впервые Торавестенгоф упоминается в 1528 году, потом название сократили до Трастенгофа, Страссенгофа и Страсденгофа, то есть уже Страздумуйжи. Многочисленное балто-германское семейство и проживало тут следующие полтора века, пока им на смену не пришли первые латышские богачи Одини и Кулы, специализировавшиеся на копченой рыбке из озера, пиве и вине.

Расцвет поместья приходится на конец XVIII века, когда остзейский дворянин, подданный императрицы Российской, Волдемар Дитрих фон Будберг-Беннингхаузен возвел в 1770 году на озерном берегу господский дом. Это длинное, несколько несуразное, со многими заплатками, здание сохранилось и посейчас.

Было поместье столь впечатляющим, что его запечатлел на своих картинах и замечательный живописец Иоганн Кристоф Броце (1742–1823), учитель и ректор Рижского лицея.

Много ли в Риге деревянных объектов, которым более 250 лет? Как же ему повезло – ведь подавляющее большинство власти спалили в дурацком рукотворном апокалипсисе 1812 года, когда приняли пылящие вдали стада за конницу Наполеона и принялись жечь городские предместья.

Теперь же можно вообразить, как тут жили торговец Фоортрам, полицейский начальник Беренс фон Раутенфельд, ратман (по-нынешнему – депутат Думы) Георг Людвиг Штопельберг и, наконец, промышленник Иоганн Теодор Пихлау, который додумался использовать водный ресурс Юглы. Благодаря ему была построена мануфактура – ткали и красили импортный хлопок из британских колониальных владений, продавая новомодные наряды на российских просторах. Индустриальные короли превратили парк в чудесный оазис, устроив здесь павильоны и веранды.

А старенькая вдова последнего владельца, Рейнгольда Людвига Пихлау, госпожа Иоганна Каролина в конце XIX века приняла волевое решение – пожертвовать владение Обществу слепых, дабы оно приняло заботу и о ней. Так и появилось одно из первых в Риге благотворительных обществ, которое просуществовало, в разных ипостасях, со времен царской России до Евросоюза.

Этапное место независимости Латвии

«Составлено и подписано в Страздумуйже, в 12 километрах к востоку от Риги, 3 июля 1919 года…» – так значится в конце текста документа, который подписали, с одной стороны, войска эстонского командования, к которым принадлежала и Северная латышская бригада под командой полковника Йоргса Земитанса, с другой – немецкие силы «добровольцев и отпускников». Последние в конце мая 1919 года захватили красную Ригу, учинив в ней кровавый дебош – а теперь обещали уйти. Страздумуйжское перемирие, которое было заключено в местной двухэтажной школе (деревянное здание не сохранилось), превращенной удалыми немцами в офицерское казино, и открыло Карлису Улманису возможность вернуться в Ригу. С того времени и на следующий 21 год он цепко держал власть.

Жаль, конечно, что все эти исторические подробности на местности никак не обозначены. Зато улица, названная в честь пионера письменности для слепых Луи Брайля (изобрел рельефный алфавит в 1829 году), вообще уникальное для Риги место, потому что ограждена барьерами для перемещения людей с ограниченными возможностями. Светофоры попискивают, повсюду значки с черными очками, предупреждающие водителей о возможном появлении слабовидящих.

Во времена социализма здесь существовало производство, адаптированное под возможности людей со слабым зрением, проводилась методическая работа. Существует общество для инвалидов по зрению и поныне – но, судя по плачевному состоянию недвижимости XVIII века, крайне нуждается в средствах. Рядом – построенные в послевоенный период здания типа общежитий, тоже не могут похвастаться заботой городских властей. Как и асфальт...

А ведь при вложении нескольких миллионов евро – суммы для столицы страны ЕС и НАТО вполне подъемной – город мог бы получить отличный парк с променадом, чудными озерными видами и всевозможным биологическим разнообразием. Ну, может быть, хотя бы к тридцатым годам соберемся?