«Главное — самому не стать оливье»: русская литература за гранью диктатуры

«Мы скатились в диктатуру»

Впервые выпустившая стихотворный сборник в 20 лет, Витухновская — член Союза писателей Москвы, член Международного ПЕН-клуба, член «ПЭН-Москва» и Ассоциации «Свободное Слово». В 1994 году была арестована сотрудниками ФСК (ныне ФСБ) по сфабрикованному обвинению в хранении наркотиков. После года, проведенного в Бутырке, выпущена под поручительство Русского ПЕН-Центра. Отказалась от политического убежища в Швеции. В 1997 году была вновь арестована и провела еще полгода в тюрьме. Процесс активно освещался российскими СМИ, а также в США, Великобритании, Германии, Швеции и Финляндии. В общей сложности (с апелляцией) процесс длился 5 лет. В апреле 1998 года приговорена к полутора годам лишения свободы (в качестве срока ей было засчитано пребывание в предварительном заключении). Автор 20 книг поэзии и эссеистики, участник 10 антологий, блогер. В 2018 году выдвигала свою кандидатуру в президенты РФ.

— Алина, четверть века назад мне довелось с вами беседовать после того, как вас освободили из-под ареста госбезопасности. Тогда поднялась волна общественного резонанса. Как вы оцениваете реакцию писателей, интеллигенции России на запрет книг Акунина, Быкова, на содержание в тюрьме их коллег?

— Ситуация в России с тех пор радикально изменилась. Я попала в тюрьму, пусть и по сфабрикованному ФСБ делу, во время расцвета демократии. Это был уникальный процесс и по абсурдности, и по резо-нансности. Меня защищали Андрей Битов, Андрей Вознесенский, Александр Ткаченко и другие литераторы. К процессу подключились и политики, и правозащитники — Сергей Ковалев, Валерия Новодворская. Обо мне писали все российские и многие иностранные СМИ. Сейчас такое сложно себе представить.

Мы скатились в диктатуру. Запрет книг — это отвратительно. Это вульгарное, карикатурное действие, попытка имитировать репрессии 30-х годов прошлого века. РФ сейчас — это государство-имитация. К счастью, Быков и Акунин находятся не в России и для них нет никакой прямой угрозы. Содержание же в тюрьмах политзаключенных, арестованных за высказывания — вещь куда более страшная. Об этом надо кричать везде. И я также надеюсь на поддержку западных СМИ и правозащитных организаций.

— Среди того литературного, художественного сообщества, с коим вы коммуницируете, какова доля лоялистов и оппозиционеров?

— Примерно 30% лоялистов и 20% оппозиционеров. Остальные молчат. Их взгляды мне не известны. Но в целом в обществе нет поддержки происходящего. Поддержка нарисована пропагандой. Причем пропаганда модернистская, а постсоветская реальность — постмодернистская. А глобальная реальность — уже постинформационная. Здесь все не соответствует времени, все не соответствует контексту.

— Кому сейчас помогает российский писатель или поэт, который просто пишет книжки и встречается с читателями, стараясь не участвовать в политике ни с какой стороны?

— В начале эскалации я сказала бы, что они помогают путинизму и нормализации. Но сейчас скажу — они не влияют ни на что. Я как либерал считаю, что каждый имеет право распоряжаться своей жизнью как ему угодно. Ряд политиков превратились в агрессивных моралистов. Это плохо, они теряют связь с народом. И я не хочу им уподобляться.

— Среди ваших знакомых есть те, кто сейчас, по повестке, надел военную форму России? И что сделали те, кто должен был сделать это, но не пожелал?

— У меня нет таких знакомых. Все, кому что-то угрожало, покинули Россию.

«Санкции эффективно обходятся»

— Некоторые люди из Латвии сейчас находятся в Москве и помещают в социальных сетях фотографии блестящего столичного центра, иллюминаций и тому подобного. Настроение — праздничное?

— Нет. Хотя в центре всегда поживее. По итогам года мы наблюдаем у граждан дикую растерянность, полную потерю надежды. На лицах буквально — обвал черт. Никто из них при этом не осмеливается констатировать, что происходит на самом деле. Так ведут себя безумцы, тихие помешанные, которых настолько пугает сама мысль о том, что то, что происходит — происходит всерьез и именно с ними, что они готовы на любые искажения реальности, вплоть до всем известного феномена деперсонализации.

— В Евросоюзе вводятся все новые санкции против РФ. Как на бытовом уровне это влияет на ту когорту, условно назовем, средний класс, который занимает большую часть русских городов-миллионников?

— Санкции эффективно обходятся, они радикально не влияют на ситуацию. Запад продолжает закупать российские нефть и газ через посредников. И это большая проблема. Вообще путинизм — это не только проблема России, это глобальная проблема, проблема всего мира. Никаких особых трудностей так называемый средний класс не испытывает. Кроме, собственно, проблемы власти, для которой он является расходным материалом. У кого не отберут жизнь, у тех отберут деньги.Выборы, выборы...

— Очередной срок Путина, как можно понять, это уже дело абсолютно решенное — или в 2024 году в дело может встрять какой-либо «черный лебедь»?

— Конечно, это абсолютно решенное дело. Ситуация может быть преломлена силой равной или превосходящей. Внутри России таких сил сейчас нет. Та оппозиция, которая еще осталась, должна быть сохранена для будущего. Я против самоубийственного самопожертвования. Но эти силы есть на Западе. Дело в нерешительности западных политиков и отчасти в их коррумпированности.

— Как вы оцениваете кейс госпожи Дун-цовой? Что это было — заявка на «русскую Тихановскую», борьба башен Кремля, или что-то еще?

— Я не могу утверждать, у всех есть презумпция невиновности. Но интуитивно кейс Дунцовой кажется мне системным проектом, пробным шаром. Дунцова похожа на человека, которого двигают втемную. Она не может сформулировать свою собственную политическую мотивацию и целеполагание. С одной стороны, по причине невозможности озвучивать ряд важнейших тем в российской юрисдикции. С другой — потому что просто не умеет артикулировать актуальные политические тренды. В результате мы имеем попытку легитимации «выборов» через случайную фигуру. Введение в заблуждение некоторой части электората. Попытку смягчить женский протест против эскалации.

— Когда последний раз вы выезжали на Запад? Существует ли такая возможность сейчас и есть ли в этом потребность?

— В двухтысячных. Чаще всего я выезжала в Германию. Возможность есть, границы открыты. Но туризм мне не интересен. Интересны литературные и деловые проекты. Потребность в них, конечно, есть.

— Ну и последний вопрос — могли бы вы выразить собственное культурно-философское отношение к феномену празднования Нового года в России?

— Это такой же феномен, как и во всем мире. Для меня подобные праздники абсурдны. Я не хочу праздновать победу времени над человеком. А для большинства людей это просто повод отдохнуть от обыденности и работы. Это ритуал. С поеданием ритуальных блюд. Здесь россиянину важно проявить политическую субъектность и самому не превратиться в ритуальное блюдо, в оливье или хуже того — окрошку.

— Спасибо, и удачи вам в 2024 году!