«Я — сын оккупанта» – как в советское время попадали на Рижскую киностудию

От кино — к театру

— Валерий Васильевич, как ваша семья поселилась в Латвии, где жила?

— Я — сын оккупанта. Мой будущий отец в составе советских войск вошел в Ригу летом 1940 года. Город произвел на него неизгладимое впечатление, и он решил, что после войны обязательно сюда вернется.

Летом 1946 года мы с мамой и братом впервые приехали в Ригу из Оренбурга (тогдашнего Чкалова), где находились в эвакуации. Мне тогда было чуть больше года. Отцу удалось купить две крохотные смежные комнаты в небольшой коммунальной квартире с печным отоплением и окнами во двор.

Но фасад нашего дома на Элизабетес, 21 (тогда Кирова, 21) был роскошен. Лицевая стена утопала в зарослях дикого винограда, перед фасадом среди зарослей сирени и жасмина был фонтан со скульптурой девушки с кувшином, склонившейся над ручьем. Чугунная ограда венчалась двумя газовыми фонарями.

В 1965 году жильцов расселили, дом капитально переделали, ограду снесли, девушка с кувшином тоже куда–то пропала. Сейчас там гостиница "Моника". Вход в гостиницу прорубили как раз через нашу квартиру.

— Какие ваши первые впечатления от рижского кино?

— Кино — это первая страсть. Телевизоров еще не было, но были агитпункты, где бесплатно крутили довоенную революционную классику — "Чапаев", "Ленин в Октябре", "Кастусь Калиновский", "Великий гражданин" и прочие, были кинотеатры "второго экрана" ("Спартак", "Блазма"), где показывали довоенные немые комедии — "Процесс о трех миллионах", "Мисс Менд", "Праздник святого Йоргена".

А в больших кинотеатрах "первого экрана" — "Сплендид палас", "Дайле" — шли так называемые "трофейные фильмы" — "Тарзан", "Путь на эшафот", "Остров страданий", "Под кардинальской мантией", "Три мушкетера" и другие. А также пропагандистские фильмы — "Встреча на Эльбе", "Ошибка инженера Кочина", "У них есть родина" и так далее.

Это конец 40–х — начало 50–х. Латышские фильмы появились в моем поле зрения позже, когда я пошел в школу. Помню "К новому берегу", "Сын рыбака", "Янис Райнис", "За лебединой стаей облаков" и другие.

— А театр?

— Театр в меня вошел позже. Я учился в пятом классе, когда к нам в школу пришли две женщины из Театра юного зрителя и предложили вступить в группу тюзовских активистов. Мне это показалось заманчивым, и я записался. В этой группе собирались ребята из разных школ, для них устраивали встречи с актерами и режиссерами, рассказывали о планах театра, пускали на репетиции и спектакли.

Меня сразу ввели в спектакль "Эмиль и берлинские мальчишки". Вместе с другими ребятами я изображал уличного торговца газетами. На самом деле это были программки, очень изобретательно придуманные в виде газеты. А вскоре получил роль в спектакле "Друг мой, Колька!", потом еще что–то.

Это был очень хороший театр. Я до сих пор помню спектакли, поставленные Павлом Осиповичем Хомским: "Отверженные", "Дневник Анны Франк", "Чертова мельница", "Подмосковные вечера", "Легенда об Уленшпигеле" и многие другие.

— Вы начали заниматься в театральной студии в школе. Расскажите об этом времени.

— Очень скоро театр потеснил в мой жизни школу, успеваемость резко упала, зато я стал инициатором всяческой самодеятельности. Для начала мы скопировали тюзовский спектакль "Сомбреро", он имел успех, даже в "Молодежке" о нем написали, но вскоре стало ясно, что нужен опытный руководитель.

В ТЮЗе я подружился с актерской семьей Фридриха Львовича Брина и Аллы Ивановны Орловой (будущих родителей известного рижского журналиста и поэта Жени Орлова), стал в их доме своим человеком и упросил Фридриха Львовича стать нашим руководителем. Он принес пьесу Леонида Малюгина "Старые друзья", которая нам очень понравилась. При распределении ролей выяснилось, что нет исполнителя на главную мужскую роль, и кто–то посоветовал мальчика из другой, кажется, десятой школы. Он очень подошел. Звали мальчика Коля Кабанов.

— Это мой папа… В 60–е годы у рижских студентов был популярен КВН, команда РКИИГА была чемпионом СССР — а вы участвовали?

— Мои студенческие годы прошли в Ленинграде в художественно–гуманитарном вузе. А гуманитарии в КВН проявили себя довольно бледно. Но я, конечно, болел за рижскую команду. Я тогда уже много печатался в "Советской молодежи", а мозговая группа КВН собиралась в отделе у Жени Марголина. Иногда и я к ним заходил. Читали разные репризы, просили оценить, может, и я что–нибудь подкидывал, но редко.

Пришлось взорвать корабль вместе с эсером

— Как вы стали сотрудничать с Рижской киностудией?

— Из любопытства. Мой друг Владлен Дозорцев был по своим журналистским делам на выставке в Музее революции, и его заинтересовала фотография, на которой был корабль и две строчки пояснения, что на этом корабле "Джон Графтон" революционеры в 1905 году перевозили оружие для восставших рабочих Петербурга.Близилась годовщина первой русской революции, и нам показалось интересным раскопать эту историю.

— А вы знали, что в реальности винтовки, которые перевозил "Джон Графтон", были закуплены на деньги японского правительства? Как осуществлялась цензура для таких произведений?

— Да, знали. Шла русско–японская война, и японцы хотели ослабить своих противников, вызвав революционную смуту в России. Мы собирали материалы, нашли "Записки" Петра Рутенберга, ходили к Валентину Пикулю на консультацию — он хорошо знал полицейскую иерархию того времени… Но сюжет и героев, конечно, придумали сами. Ведь кроме капитана Страутманиса — это историческое лицо — о других участниках операции нам ничего не было известно.

А с цензурой получилось вот как. Производственное объединение Центрального телевидения "Экран", по заказу которого наш фильм снимался на Рижской киностудии, предъявило только одну претензию. У нас в финале после потопления корабля в живых оставался только старший помощник капитана. Но он был эсером, главным спорщиком с капитаном социал–демократом Страутманисом. Этого "Экран" пережить не мог.

Пришлось взорвать корабль вместе с эсером! Но, как ни странно, это далось довольно легко в результате перемонтажа.

Одинокий ребенок в свете фар

— Вы выступили соавтором сценариев нескольких кинокартин Рижской киностудии — драмы, спортивного боевика, исторического фильма. Как вы делили работу с коллегами: одни разрабатывали сюжет, другие — диалоги?

— По–разному. Сначала я просто стеснялся писать диалоги, а потом вошел во вкус. Сюжеты разрабатывали вместе. А иногда сюжет сам шел в руки.

Как–то мы с Владленом поздно ночью ехали с дачи в Рагациемсе в Ригу. Вдруг фары автомобиля высветили фигуру ребенка, девочки лет восьми, идущей по пустой ночной дороге. Притормозили, спросили, куда девочка идет, почему одна. Оказалось, что она вместе с матерью приехала днем к маминому другу. Те напились и заперлись. Ребенок целый день провел во дворе, а к ночи решил сам вернуться домой в Ригу. Мы посадили девочку в машину, привезли к Владу домой, накормили, уложили спать.

А утром Дозорцев отвез ее к матери, высказав ей все, что о ней думал.

Эта история легла в основу фильма "Чужой случай", который сняла Дзидра Ритенберг. Забавно, но когда фильм вышел, мы огребли по полной от некоторых критиков. Нас обвинили чуть ли не в педофилии, хотя ни нам, ни тем, кто над фильмом работал, ни тем, кто его принимал, ничто подобное не приходило в голову.

И вот еще что. Прошло много времени, мы совсем об этом фильме забыли. А недавно я случайно наткнулся на название "Чужой случай" в Ютубе. И вспомнил, что был у нас такой фильм. И оказалось, у него тысячи просмотров и сотни благодарных отзывов. Так что все не зря.

— Что заставило вас перебраться в Москву? Что считаете самым интересным во время тамошней работы в театрах?

— Меня пригласили на работу в театр "Современник". До этого я десять лет находился на вольных хлебах, а это очень утомительно. За время работы в "Современнике" я, пожалуй, больше всего горжусь участием в постановке спектакля "Крутой маршрут" по книге Евгении Гинзбург. Это был конец восьмидесятых, время перестройки, когда стало возможным свободно дышать и открылись многие ранее запрещенные книги и материалы по нашей истории.

Наш спектакль вызвал не только художественный, но и большой общественный резонанс. Он продержался в репертуаре тридцать лет. Пожалуй, это был последний спектакль легендарного "Современника", театрального детища эпохи послесталинской оттепели.

Последний выбор

— Почему вы решили уехать в Германию? Вы — гражданин ФРГ?

— В 2005 году я вышел на пенсию. С грустью и тревогой наблюдал, как последовательно, шаг за шагом, в России сворачиваются реформы, скукоживается свобода слова, кастрируется демократия, как все громче звучат националистические и шовинистические голоса. Возвращаться в прошлое мне не хотелось. Поэтому когда открылась возможность переехать в Германию, мы с женой легко приняли решение.

Может быть, мы бы выбрали Ригу, которую очень любим, но переезд в Германию оказался легче. Мы ни о чем не жалеем. За эти годы мы хорошо изучили эту страну и ее народ. И они нам нравятся.

Мы живем в маленьком, но славном своей исторической ролью городе Виттенберг. Он возник на пересечении европейских дорог и испытал влияние разных культур.

Когда–то в местном университете учились шекспировский Гамлет и вполне реальный Джордано Бруно, здесь на берегу Эльбы доктор Фауст встретился с Мефистофелем, здесь Мартин Лютер прибил к воротам кирхи свои пятьсот тезисов, положив начало Реформации. Уважают здесь и русских гениев. В городе есть улицы Пушкина, Льва Толстого и Чайковского. И никто не думает их переименовывать.

Я являюсь убежденным противником нынешней политики России. Она бесперспективна и разрушительна прежде всего для самой России. Мне больно об этом писать. После нападения России на Украину я решил отказаться от российского гражданства. Мне 79 лет, и я хотел бы остаток жизни прожить гражданином демократической страны. Такой демократической страной я считаю современную Германию. Уроки истории не прошли для нее даром, за эти уроки она дорого заплатила.

Но демократия — не идиллия. Каждый день приносит новые вызовы, на которые надо отвечать, и я уверен, что германское общество достаточно зрелое, чтобы находить этим вызовам адекватные решения.

Фото из архива В. Стародубцева.