«Больше всего запомнились слезы матери» - рижанин вспоминает блокадное детство

Известно, что на начало блокады в Ленинграде проживало 25 тысяч выходцев из наших латвийских краев, многие из которых погибли в окопах, от бомбежек, лишений и голода. Ведь в планах вермахта значилось взять город измором, чтобы вымерли все его жители, а потом стереть с лица земли бомбежками. Не вышло!..

Книга памяти

В многотомной "Книге памяти", изданной несколько лет назад в Санкт–Петербурге, можно найти их фамилии, имена, дату ухода из жизни и место захоронения. Этот исторически бесценный документ находится сегодня на хранении в Академической библиотеке Латвийского университета по улице Рупниецибас, 10. С ним уже ознакомились многие жители Латвии, в первую очередь потомки блокадников Ленинграда.

Один из ветеранов–блокадников — Артур Артурович Невицкий, достойный управленец и организатор прежних времен, отмечющий в этом году свой 85–летний юбилей. Что встает перед его глазами, когда он вспоминает тяжелейшее блокадное детство?

— Не знаю почему, но у меня на фоне многочисленных блокадных картинок — бумажных белых крестов на окнах, печке–буржуйке в центре нашей комнаты в большой коммунальной квартире, противного завывающего звука сирены, многочисленных сбеганий с четвертого этажа в бомбоубежище по очень крутой лестнице, ведер с ледяной водой из Невы, санок по улице Халтурина (ныне Миллионная) с завернутыми телами взрослых и детей, и многих других — на первый план выплывает лицо матери, Александры Михайловны, и слезы на ее глазах. И это при том, что мама не была из породы "кисейных барышень".

В Латвии, где она родилась, батрачила, пасла скот. А в Ленинграде работала на обувной фабрике "Красный треугольник". Это уже потом, подучившись, курировала от Наркомпроса Немецкую республику на Волге, а с начала войны стала работать в госпитале.

Слезы матери, самого близкого, дорогого для тебя человека. Слезы как степень высочайшего душевного переживания, как реакция на внезапно случившееся.

Я помню эти слезы мамы от боли и радости, что видит меня, близких, что осталась жива, когда, возвращаясь под вечер после суточной смены ко мне домой из госпиталя, попала под очередную бомбежку. Укрылась она в подъезде пятиэтажного жилого дома, что стоял в конце улицы Желябова на углу Конюшенной площади. Бомба попала прямехонько в дом, превратив его в груду обломков. Погибли почти все, кто был в квартирах, сидел на ступенях лестничных маршей. Маму спасла массивная входная дверь в подъезд, рухнувшая на стену и прикрывшая ее частично от всего того, что падало сверху. Спасатели откопали ее спустя несколько часов с многочисленными порезами, ушибами, без сознания, но живую.

Стакан киселя

— Запомнились мне материнские слезы и по другому, не такому трагическому случаю. Невесть откуда мать принесла домой мне стакан какой–то мутной жидкости, весьма отдаленно напоминавшую кисель. Поставила стакан на книжный шкаф, наказав не трогать без ее разрешения. Мне немного понадобилось времени, чтобы, воспользовавшись ее кратковременным отсутствием (ушла к соседям по коммунальной квартире, чтобы договориться о присмотре за мной), пододвинуть к шкафу стол, на него поставить стул, добраться таким образом до стакана и опорожнить его до дна. Показалось, что очень вкусно. За облизыванием губ мама меня и застала. Уж сколько лет прошло, но реакцию ее я не забуду, пока жив сам. Обнимая меня, со слезами на глазах она говорила: "Ну что же ты, сынок, наделал! Неужели не понимаешь, что, не слушая меня, умрешь? Я ведь рассчитывала тебе это на два дня…"

Отец — Артур Юрьевич Невицкий, тоже родившийся в Латвии, но волею судьбы еще в 20–е годы оказавшийся в Ленинграде, в 1944 году освобождал Латвию в составе 130–го Латвийского корпуса.

Во время блокады он, будучи в окопах, писал нам письма, в которых настоятельно рекомендовал матери эвакуироваться вглубь России. Тем более что надо было разыскать моего старшего брата Николая, чудом эвакуировавшегося раньше вместе с учениками своей школы. Но точное его местонахождение на тот момент было неизвестно.

Вырваться из блокадного плена помогла нам, конечно же, "дорога жизни" через Ладожское озеро. И вот мы в глухой русской деревне Ярославской области, где, по прикидкам матери, должны были увидеться с моим братом. Не увиделись. Он был эвакуирован дальше — на Урал, в Свердловскую область. Горечь информации попытались сгладить женщины деревни.

Старушки засуетились вокруг меня, соблазняя горячим чаем из трав, какими–то игрушками, а более молодые уговорили маму пойти в уже натопленную баню. Долго уговаривать не пришлось. Соблазн был более чем велик. Ведь одежду блокадники не снимали с себя не только днями, но неделями, а уж о горячей воде можно было только мечтать. Тем более о русской бане. Я сижу у окна, обласканный старушками.

Баня, вход в нее перед нами как на ладони. И вдруг через какое–то время двери бани с шумом распахиваются, слышится страшный шум опрокинутых ведер и, перескакивая через них, на снежную перину с пронзительными криками выскочили все полуодетые и просто голые, парившиеся с матерью в бане местные молодухи. Что случилось? А просто мама скинула с себя тряпочку за тряпочкой все, что на ней было надето — и перед взорами женщин предстала в образе скелета, обтянутого кожей. Какой тут надо было ждать реакции от селян, никогда не видевших ничего подобного? Не ожидала этого, увидев себя в банном зеркале, и сама моя Александра Михайловна. И как же горько, навзрыд плакала она на плечах старушек этой русской деревни, которые не могли успокоить ее еще долго–долго! А ведь было ей в то время меньше 35 лет.

Ленинградское мороженое

— Нет, конечно, на моей памяти и другое, связанное с родным Ленинградом, с блокадой и воспоминаниями о ней. Помнится, мы втроем встречаем Новый 1944 год в далеком уральском селе Усть–Нице Свердловской области. Склонив к себе на колени наши с братом вихрастые головы, намотавшись перед этим по школьным делам по округе (где пешком, где на лыжах) и безмерно устав, наша мама, наша любимая Александра Михайловна, тем не менее с уверенностью говорила о том, что скоро настанет конец этим тяжелым временам, что вернемся домой, дождемся возвращения с фронта отца, сядем за наш круглый стол под огромным зеленым абажуром и все вместе будем (предел мечтаний!) пить сладкий чай и есть хлеб с маслом.

И свершилось! При первой же возможности, как только была снята блокада, мы вернулись в Ленинград. Город на наших глазах преображался день ото дня. Вовсю кипели восстановительные работы — возрождались жилые дома и предприятия, приводились в порядок улицы, сады и парки. А какое настроение было у людей! Победное!

И навсегда запечатлена в памяти еще одна картинка… У ленинградского цирка мы с братом едим только что появившееся в городе и купленное мамой мороженое, а она с любовью смотрит на нас и… плачет. От счастья. Все живы, все здоровы, все будет хорошо! Мы победили!