Органист Айвар Калейс: «Пишу, когда не могу молчать...»

– Первый диск, 15 лет назад, мы записали с хором мальчиков Домского собора. Они поют в сопровождении органа три мотета Баха, и я играю известные баховские Токкату и фугу ре минор. А в 2017-м профессор Вита Калнциема записала сольный компакт-диск с моими сочинениями. Так что нынешний – уже третий.

У органа в Угале старый своеобразный строй, где каждый звук имеет свою окраску, и надо сразу реагировать, чтобы получилась нужная интонация. Не совсем просто там и петь, и играть.

Мартина, которая выступала у нас уже десяток раз, чаще всего в Домском соборе, и с которой мы очень дружны, сама работала над художественным оформлением диска. Какой замечательный дизайн придумала! И кроме того, сделала и перевод арий с итальянского на немецкий – так, что даже рифма сохранена. Это не каждый сможет, но она свободно владеет французским и английским, знает неплохо итальянский. Буклет с текстами на двух языках вложен в конверт диска. А второй буклет содержит сделанное ею на немецком и английском описание органа в Угале, дано немного из ее и моей творческих биографий.

Записали диск перед самым объявлением пандемии, поэтому только сейчас презентуем – вместе с концертом.

Еще мы с Мартиной должны были вместе в 2020-м давать три концерта в Казани и Йошкар-Оле, но не случилось. А теперь непонятно, как все будет.

«С жертвами не считаются»

– В июле в Домском соборе будет концерт-посвящение Украине, где играю соло и одно произведение вместе с саксофонистом Артисом Симанисом, экс-ректором нашей музакадемии. Прозвучат два моих посвящения Украине и сочинения нашего старейшего композитора Ромуальда Ермака, который 10 июня отметит 91 год. У него минимум 50 обработок латышских народных песен, но оказывается, есть обработки и украинских, задушевные мелодии. Получается, целый ряд произведений будет исполнен впервые. А для подъема духа прозвучат Прелюдия и фуга до мажор Баха «Да будет славен наш Господь».

Я переживаю всю эту войну, слышу музыку – мне остается только ее записать. Я же не могу нейтрально это воспринимать...

Меня даже не удивило, что началась эта война между Россией и Украиной – мне интуиция подсказывала, что что-то такое будет. Представлялось, что если будут какие-то боевые действия, то это не от Китая пойдет или где-то в Европе, а между славянами.

А удивляет то, что, конечно, говорят о жертвах с украинской стороны. Но российское руководство почему-то не считает жертвы со своей стороны. А ведь солдат с российской стороны погибает немало! И я даже думаю, что те жители Украины, которые больше сердцем тянулись к России, считали себя русскими, начинают воевать против нее вместе с украинцами. То есть русские против русских! А этнических русских на Украине очень много.

У нас тоже были латышские Красные стрелки, а другие стрелки были за буржуазную республику. Брат на брата. Такая иезуитская мораль, что цель оправдывает средства. И в этом случае с жертвами не считаются...

Западную цивилизацию отличает то, что все-таки человеческой жизнью дорожат. Как и в Америке, которую мы можем критиковать сколько угодно, посылают освобождать даже одного солдата, попавшего в беду...

В роду – художники и музыканты

– Я хорошо рисовал, но отец (скульптор Ото Калейс. – Прим. авт.) и сам собирался стать музыкантом и композитором, играл на пианино и что-то сочинял. Он поступил в Академию художеств, потому что рисовал тонко, как мастера Ренессанса. Отца сагитировали идти на скульптуру – на живопись был большой конкурс.

А его отец, мой дедушка, которого я никогда не видел, построил у себя в Гремзе из небольших деревянных труб домашний орган. Играл по слуху – он не знал нот! – церковные хоралы. И в воскресенье утром руководил домашними богослужениями. Считаю, что он был более одаренным, чем я, потому что я не уверен, что на слух могу запомнить много хоралов, играть их.

А дедушка по маме играл на скрипке в народном стиле. И не только одноголосные мелодии, а сразу двухголосные – по слуху. У него были очень сильные пальцы. После войны, в начале 60-х, мама купила ему фабричную скрипку, и я был очевидцем, что он как эту купленную скрипку взял в руки, так сразу начал играть, причем двухголосие.

Что из творческого наследия отца осталось? В Резекне большой скульптурный портрет Райниса в городском парке, в Угале большая скульптура, посвященная освободителям, с павшими воинами.

У него есть прекрасные надгробные памятники в Гривайши, у литовской границы, в Майори у дома Райниса и Аспазии – фигура Райниса, портреты композиторов Дарзиньша, Калниньша.

Помогла Лолита Торрес

– В 56-м была очень популярна музыкальная комедия с Лолитой Торрес «Любовь с первого взгляда». Мелодия оттуда мне понравилась, и я в свои пять лет, не умея играть на пианино, подобрал по слуху эту мелодию одним пальцем. Весь дом был в восхищении: «О, у него есть музыкальный слух!» Это ведь была хрустальная мечта моего отца – музыка.

И я уже с пяти с половиной лет начал обучаться на хоровом отделении в Музыкальной спецшколе им. Э. Дарзиня – у меня был хороший голос. А на фортепианное отделение был большой конкурс. Хор мальчиков Домского собора тогда назывался Хором мальчиков школы им. Дарзиня. Я пел тогда сопрано, был одним из трех солистов. Конечно, везде преподавали и фортепиано.

Потом я перешел в класс теории – меня уговорил Имант Земзарис, ныне наш известный композитор, мы были в одном классе. С ним и с балериной и актрисой Региной Разумой дружим до сих пор.

А уже в консерваторию в 1969-м поступил в класс композиции к профессору Адольфу Скулте – вместе с Имантом Земзарисом. В 1974-м окончил ее по классу композиции, а в 77-м – по классу органа.

Параллельно с композицией я осмелился уже на первом курсе прийти в класс к нашему выдающемуся органисту Николаю Ванадзиньшу, который после революции руководил органным классом Петербургской консерватории, а в 1923-м по призыву Язепа Витола вернулся в Латвию и стал ректором Народной консерватории в Даугавпилсе. В 18 лет относительно поздно начинать заниматься органом, но Николай Ванадзиньш меня принял. Это была моя тихая мечта.

Легендарная Люция Гарута учила меня специальной гармонии и полифонии. По фортепиано у меня в консерватории был педагог Арвид Жулинский, известный композитор. Вот такие аристократы духа меня учили.

Второй совершенный инструмент

– Орган я полюбил, когда бабушка не раз брала меня на богослужения в церковь в Гривайши. Включал радио «Рига» на средних волнах, а если там переключить на длинные, можно было слушать из Берлина и Лейпцига Радио ГДР, где каждое воскресенье в 9 утра полчаса передавали органную духовную музыку, в основном кантаты Баха, органные прелюдии, фуги.

Считаю самым совершенным инструментом на свете человеческий голос, который превосходит и скрипку Страдивари, и валкеровский (Walcker) орган. А после голоса для меня самый совершенный инструмент – орган, потому что в нем заключены все возможности оркестра. Византийская православная церковь не включила его в число церковных инструментов, он вначале располагался в замках, крепостях. Но в Средние века стал церковным музыкальным инструментом, который совершенствовался в течение столетий.

С конца 70-х до середины 80-х мы с выдающимся органистом Таливалдисом Декснисом, который к тому же был и органным мастером, ездили по всей Латвии, обследовали органы в лютеранских и католических храмах. У него – машина, у меня – умение договориться, чтобы нас пустили в церковь. Это же было в советское время. Зачастую ночевали в машине. Нашли 250 органов.

Отстранили от органа...

– С 1981 по 1985 годы я работал в Комиссии по охране памятников при министерстве культуры. Мне удалось включить в список охраняемых культурных объектов и органы, чего прежде не было. Там значились только пять органов – и то потому, что там была уникальная резьба по дереву, как особенная ценность. Когда озорники-подростки в то время свистели в малые органные трубы, они ничего фактически не нарушали.

Но мне удалось 80 самых ценных инструментов включить в список охраняемых культурных объектов.

В советское время церковные общины были обложены налогами, и, когда они не могли больше платить, оставляли здания храмов. Где-то в таких церквях делали концертные залы, как, к примеру, в Кулдиге, Валмиере, Страупе. Многие храмы остались без присмотра, какие-то начали демонтировать.

В конце 70-х в лагере творческой молодежи я написал статью именно об этой проблеме, упоминая, что в то время было уничтожено больше органов, чем в ходе войны. Тогдашний министр культуры Владимир Каупуж был возмущен – мол, оскорбление советской власти. Я в то время играл концерты в Домском соборе, и он меня отстранил от такой возможности в 84-м. Но потом меня поддержал другой влиятельный человек – мол, пусть играет.

Пример органного строительства – Walcker немецких мастеров конца XIX века. Пятеро сыновей работало в семействе Валкеров, их органы – в Домском, церкви Святого Павла и еще в нескольких наших храмах. А орган, сохранившийся в оригинале в Угальской лютеранской церкви, это время барокко.

– После решения Каупужа я работал концертмейстером. Был долгое время органистом всевозможных конкурсов, концертмейстером народного хора «Дзинтарс», хоров «Муза», «Аве Сол», хора Радио Латвии. В 1988-м, спустя 44 года после первого исполнения, мы представили кантату Луции Гаруты «Господь, Твоя земля в огне!» с хором «Аве Сол» под управлением Иманта Кокарса.

В Соборе Парижской Богоматери

– Конец 80-х – начало 90-х – время множества гастролей по Союзу, начиная от Москвы и Ленинграда до Иркутска. В Сибири были небольшие лютеранские и католические церкви, давали по 2–4 концерта в каждой. Выступал в Киеве, Харькове, Ялте. Не говоря уже о ближайших Таллине, Вильнюсе, Каунасе. Это все по линии «Союзконцерта». На Урале было немало концертов, в Челябинске, к примеру, четыре концерта давал. В Одессе в знаменитом Оперном театре выступал, в Днепропетровске в Органном зале.

Нельзя было выехать на сольные концерты и фестивали за границу еще в 80-е, когда уже пошли приглашения оттуда. Многие зарубежные музыканты приезжали в Домский собор и слышали мое исполнение. Но в то время нужно было разрешение получать в Москве, это было непросто. Но я поехал на первые два своих зарубежных фестиваля – в Польшу и Брюссель. Через Москву, разумеется. А в 1991 году менял паспорт и не успел на фестиваль в Бонне. Хотя уже в то время посольство Германии у нас обосновалось, насколько помню.

С 1994-го по 2013-й был органистом Хора мальчиков Домского собора – мы много стран объездили с гастролями, были и в Америке. Много раз бывал в Швеции, где выступал до начала 2000-х. С хором Латвийского радио под управлением Сигварда Клявы играю, у нас много записей.

В Соборе Парижской Богоматери выступал трижды, последний концерт был на Рождество, за полтора года до этого страшного пожара, в 2016 году. А в 2005-м выступал там в рамках проекта «Удивительная Латвия», удивил главного органиста Нотр-Дам Оливье Латри тем, что использовал высокий женский голос в своей малой композиции «Вечный свет», посвященной Оливье Мессиану. Он мне потом говорил, что играет тут уже 20 лет, но впервые узнал, что можно объединять их орган с живым человеческим голосом. Главный настоятель вынес вердикт, что меня надо приглашать чаще.

И когда через 11 лет меня пригасили опять, я договорился, чтобы и других хороших органистов из Латвии приглашали. Должна была и моя коллега играть, профессор Вита Калнциема – и вот этот пожар.

«Переживаю – и слышу музыку»

– Я пишу только тогда, когда не могу не писать... Потому что немножко ленив по натуре. Но вот я о чем-то переживаю – и параллельно слышу музыку. И потом передо мной открывается какой-то путь...

Для фортепиано тоже сочиняю. Дирижер Андрис Нельсон записал на диске «Музыка XXI века», среди прочих сочинений, мою «Музыку скорби» (Musica Dolente) – посвящение жертвам 11 сентября 2001-го в Нью-Йорке.

А 17 марта я исполнил в Аглоне с оркестром Sinfonietta Riga и французским трубачом Леле свое сочинение «Невинная жертва» (Victim Innocente).

Я не космополит, люблю родную латвийскую природу. Мне повезло, что летом до моих семи лет мы жили в Асари у родственников, а потом на даче в Саулкрасты – опять море и леса.

Когда я впервые попал в Америку, мне говорила известная органистка и музыковед Барбара Оуэн – вот, мол, вблизи Бостона две церкви исторические без органиста. Если бы я хотел зарабатывать деньги, я бы там и остался, играл, музыку сочинял... И всем этим можно жить. Но я улетел домой.

И в Германии тоже звучали заманчивые предложения. С московским альтистом Максимом Новиковым в 2017-м мы играли в Боготе, в самом большом кафедральном соборе Колумбии. Но целый день пути, двумя самолетами... В Йокогаме и Риме я шесть раз играл на бис. Но все равно дома лучше всего.