Морские байки: как латвийский танкер потерял молодого матроса

В то время еще не было подменных экипажей, людей списывали, соблюдая очередность. У кого больше накопилось неотгуленных выходных дней — тот и списывается, когда из отдела кадров присылают замену. Нас немедленно поставили в штат. Матросами без класса. Васю, как человека солидного (он поступил в училище после армии), - на более престижную должность, уборщика, а меня, безусого семнадцатилетнего, — камбузником, в судовой роли эта должность была самой последней по списку.

Как только оказался в распоряжении кока, он тут же ознакомил меня с достижениям камбузной техники — картофелечисткой, наполненной светло-желтыми шариками и эллипсоидиками — прошедшими первичную обработку картофелинами. После этого, проведя инструктаж по технике безопасности, кок протянул мне ножик и коротко сказал:

— Выковыривай глазки!

Картофелины перекочевали в ведро. Уселся на табуретку и, работая, размышлял: «Как прекрасна жизнь! Через пару часов «Артем» с грузом мазута выйдет в рейс — на Данию, в город Оденсе, там родился Ганс Христиан Андерсен!» А ведь раньше, в детстве, казалось, что сказочники не рождаются — разве могла земля когда-то существовать без Андерсена?..»

Из сказочных размышлений мои мысли перескочили к обыкновенной жажде наживы: «Как хорошо, что мы с Васей в штате! Ведь нам будут платить в инвалюте не по 22 с половиной копейки в сутки, как простым практикантам, а целых сорок пять!» Картошина летела за картошкой... А мои мысли топтались уже на прозо-жизненной теме: «А если качка? Неужели предстоит травить, как год назад, на учебном паруснике, баркентине «Капелла»? Не-е-ет… Ведь водоизмещение «Артема» в десять раз больше баркентинного…"

Хотя, в шлюпке меня никогда не тошнило, даже когда сильные волны перебрасывали суденышко друг дружке, помотав и раскачав. Такие вот причуды морской болезни…

При первой же качке почувствовал, что и на большом «Артеме» в покачивающем его море мне будет не слаще, чем на изящной «Капелле». И если Вася в качку мог разгуливать вместе с ветерком и веником по коридорам, то мне приходилось бороться с морской болезнью в окружении ее союзников, беспощадных ко мне: запахов жарящихся котлет, румянящейся на противне картошки, рыбного и нерыбного супа... В самые неприятные моменты, когда качало, хотелось прилечь – и не вставать долго-долго...

Однажды мне это удалось.

Качало немилосердно. После обеда навел на камбузе порядок и направился в свою каюту, преодолевал пляшущие коридоры и трапы, мечтая добраться до диванчика и прилечь. Добраться удалось. Не удалось прилечь. На диванчике лежал Вася.

Не укладываться же в робе в застеленную койку! Ведь через пару часов надо быть на камбузе, включать кипятильник, готовить все к вечернему чаю. Что же делать? С мыслями, которые вытанцовывают восьмерки, карабкаюсь обратно. Захожу в столовую команды — и меня осеняет! Лягу-ка на диванчик, который за журнально-газетным столом и опущу киноэкран. Он укроет меня от любопытных глаз. Подумано — сделано. Под головой у меня подшивки «Советской молодежи» и «Комсомолки». Покачивает, словно в колыбельке. Дальше — ничего не помню, даже сны не тревожат, берегут отдых камбузника.

Проспал долго. Не почувствовал, как судно пришвартовалось к причалу, не слышал объявлений по «принудиловке», призывавших меня отозваться… Спал праведным сном матроса без класса. Пока меня не разбудил плач. Слышу: за столом, в нескольких метрах от меня, рыдают буфетчица и дневальная. Их утешает второй механик.

— Хороший мальчик был! — сквозь слезы вырывается у буфетчицы, женщины лет сорока. — Помогал мне в качку ведра с супом через переходной мостик переносить… А кок его ругал… палубу ему плохо выдраили… Жестокий! Теперь сам жалеет… Но Вову не вернешь...

У дневальной вырываются только рыдания. Без слов.

За время двухчасовых поисков камбузника никто не догадался заглянуть за опущенный экран. Судно было тщательно обследовано, и все решили, что я свалился за борт. Что делать мне? Ведь такие искренние эмоции! Если внезапно встану, скомкаю их гармонию. Да и подслушивать неудобно, хоть и такие хорошие слова о тебе говорят, хоть и в прошедшем времени Ничего лучше не придумываю, как захрапеть. Громко и вызывающе: мол, не слышу ничего! Тут к экрану подбегает второй мех. Поднимает его — и хохочет. Продолжая плакать, смеются обе женщины. Обнимают, целуют меня. Не сопротивляюсь. Ведь так редко удается доставить людям радость.

Владимир НОВИКОВ.