«Такого не было ни при одной пандемии»: разговоры о ковиде в американской бане

Он прямо в бане допросил американского иммунолога и поспешил поделится новыми знаниями с читателями газеты «Сегодня».

...Итак, есть у Говорушко традиция ходить в баню. И не только 31 декабря.

С вениками вход воспрещен

Еще с давних советских времен помню: баня полезна каждому, кто может до нее доползти. А уже тут узнал, если не менее четырех раз в неделю потеть в сауне по пятнадцать минут, а потом, как в прорубь, под холодный душ, продлеваешь здоровую жизнь года на три, а то и больше. Потому что таким способом повышается уровень естественного иммунитета.

На этот счет я имею подтверждение от эксперта–иммунолога, с которым познакомился в… сауне. Подробности, как говорится, ниже. Хотя в моем случае не в иммунитете дело — люблю баню с детского возраста, когда об этом самом иммунитете слыхом не слыхивал. После парилки всегда чувствую такую легкость в теле, будто заново родился. Вот почему и сейчас имею обыкновение и возможность ходить в сауну почти каждый день.

Спортклуб–дворец, которому я как пенсионер плачу 69 долларов в месяц, находится в шаговой доступности, в велосипедной же — и того ближе. Довольно быстро я раскусил: чем чаще навещаешь клуб, чем дешевле обходится разовое посещение. На тренажерах занимаюсь редко, хватает силовой утренней зарядки и ходьбы с тележками на работе. Влечет меня бассейн, комфортабельная сауна с хорошей температурой и парная.

К сожалению, веник под запретом. Как я понимаю, из–за засорения помещения листьями, а может, и потому, что париться с веником — не в американской традиции.

Откуда взялся ковид?

В сауне, на мой взгляд, все же есть один жирный плюс по сравнению с русской баней: возможность спокойно пообщаться в процессе безмятежного потоотделения. Признаюсь, здесь я собеседник никакой из–за хромающего английского.

Но однажды, когда я остался в сауне вдвоем с симпатичным молодым человеком, вдруг вспомнил, как в магазине он с кем–то перекинулся русскими фразами. Память не подвела. Иммунолог Иосиф Герштейн, привезенный в трехлетнем возрасте в США, удивил меня тем, что в свои тридцать четыре прекрасно говорил по–русски. Чем я и воспользовался, для начала — прямо в сауне.

— Иосиф, уже очевидно, что Covid–19 сейчас больше чем болезнь, а нынешняя пандемия — это экономический, политический, социальный и психологический коллапс. Почему, на ваш взгляд, так вышло? Нет ли в этом явлении влияния какого–то менеджмента со знаком минус?

— Если вы имеете в виду, что пандемия возникла и развивается по кем–то разработанному, злонамеренному сценарию, то, на мой взгляд, это миф. Фармацевтические компании, конечно, зарабатывают на производстве вакцин и лекарств, но это деньги за праведное дело.

Так почему же развился такой кризис? Вирус новый, неизученный, сразу же заявил о себе высокой заражаемостью и большим количеством смертей. Самолеты и поезда, другие виды общественного транспорта способствовали его быстрому распространению по миру. А современные средства коммуникации с большой скоростью сеяли панику.

Стоило кому–то снять на телефон, как пассажир кашляет и теряет сознание от ковида в самолете, как уже через несколько часов эти кадры могли увидеть во всем мире. Такого не было в прошлом ни при одной даже более страшной пандемии.

Специалисты, правительства, а за ними и обыватели были напуганы, а страх — плохой советчик в поиске правильных решений. Отсюда разного рода мифы, многие озаботились тем, что вирус будто бы разработан и запущен с какой–то неясной апокалиптической целью, что прививки опасны и их нужно избегать. В результате мир раскололся на приверженцев и отрицателей прививок.

— И все же как по–вашему — это вирус искусственного или естественного происхождения?

— Существуют две гипотезы на этот счет. Одна — о естественном появлении вируса Covid–19 из животного мира, другая — о разработке в лаборатории и о случайной утечке.

Могу сказать, что в злонамеренное распространение искусственного вируса я не верю. Но, проанализировав доказательства обеих гипотез, склоняюсь к версии случайной утечки вируса из лаборатории. Правду, думаю, мы никогда не узнаем: слишком много людей, да и ряд правительств заинтересованы в том, чтобы ее скрыть. Отсюда и ложь, сокрытие и даже уничтожение лабораторных и иных документов.

Я сам, кстати, привился, но тем не менее считаю, что не следует демонизировать и исключать из публичной жизни тех, кто принял решение отказаться от вакцины. Это их право.

— А чем и когда, как говорится, сердце успокоится?

— Уже появились работающие вакцины, хотя они частично теряют защитные свойства с распространением новых мутаций. Есть моноклональные антитела. Вот–вот выйдут на рынок очень эффективные лекарства от Covid–19. Знаю, что компания Pfizer, в частности, уже заканчивает испытания таблетки для лечения этой болезни.

Сердце успокоится, когда каждый человек, осознавая степень личного риска, примет весь комплекс мер, необходимых, чтобы защитить свое здоровье. Государство со своей стороны должно обеспечить свободу выбора и использовать все возможности, чтобы эта защита была эффективной.

Мне все же представляется, что мир приближается к состоянию, когда мы спокойно сможем сосуществовать с этим вирусом. Пример Японии, где люди доверяют своим ученым и правительству и соблюдают все меры личной безопасности, достаточно убедителен и подрывает аргументы противников вакцинации.

Не исключено, однако, что после нейтрализации вируса Covid–19 могут появиться новые, еще более зловредные. А потому очень важно, чтобы каждый с сознательного возраста сам заботился о своем здоровье, о повышении уровня своего иммунитета. Наилучший выход — регулярно заниматься физкультурой, отказаться от вредных привычек, следить за хорошим уровнем витамина D и… ходить в баню.

Русский язык в наследство

На этом наш разговор не закончился, и я договорился об интервью с Иосифом Герштейном уже вне сауны.

— Иосиф, я знаю молодую семью, перебравшуюся в Бостон из Риги в вначале 90–х годов прошлого века с двумя малолетними детьми. Бабушка, приехавшая в гости через два года, с внуками общалась только через переводчицу — родную дочь. Для бабушки это стало трагедией, зато зять и дочь гордились тем, что дети — американцы, перфектно знают новый для них язык. А все потому, что сделали все возможное, чтобы они скорее забыли русский: с первых шагов на "новой родине" в семье принципиально говорили только на английском. В вашей семье, судя по всему, было по–другому?

— У меня две бабушки, и они здесь, в Бостоне. Я их очень люблю, стараюсь помогать как могу; мы говорим и думаем на одном языке. В нашей семье, сколько я себя помню, всегда говорили по–русски. Отец с мамой хотели, чтобы мы со старшим братом Аркадием не только знали родной язык, но и воспитывались и жили в американской и русской культуре.

Родители эмигрировали из Горького (теперь Нижний Новгород) по политическим мотивам в 1989 году, еще из СССР. Отец, Михаил Львович, был довольно известной в городе личностью, участвовал в политической демонстрации, за что был арестован.

— Можно представить, что у них было гораздо больше оснований для неприязни и к бывшей родине, и к русскому языку, чем у моих рижских знакомых. Так ведь?

— Не знаю, это из сферы субъективных оценок. Одно могу сказать: они люди разносторонние, с широким кругозором, хорошо образованные.

Мама, Мария Кимовна, преподавала физику, но ее всегда интересовали литература, театр, кино, она хотела даже поступить в институт кинематографии.

Папа, Михаил Львович, известен в научных и литературных кругах Бостона, Нью–Йорка, Москвы, Санкт–Петербурга, Нижнего Новгорода. Он ученый–физик, еще в нижегородский период автор ряда научных работ и новой теории, объединяющей электричество и гравитацию. Между прочим, отец — физик потомственный, мой дед Лев Герштейн тоже был известным ученым, лауреатом Государственной премии СССР. Свою первую научную статья я посвятил именно ему.

Конечно же, родители понимали, что язык не виноват. Язык — достояние предков; его, как говорят, за плечами не носить, а в карьере и здесь может быть подспорьем. Папа, между прочим, пишет прекрасные стихи на русском, издал несколько книжек стихов и прозы. Физик и лирик в одном лице.

— Можно только поражаться разносторонности его интересов. Ведь Михаил Львович Герштейн был соавтором ряда сценариев документальных фильмов, снятых режиссером Марией Герштейн, вашей мамой.

— Сквозная тема ее фильмов — жизнь людей, связанных с двумя культурами. Надо ли говорить, что навеяна она и жизнью нашей двуязычной и двукультурной семьи в эмиграции.

Среди героев этих фильмов такие хорошо известные на Западе и в России писатели, как Илья Эренбург и Владимир Набоков, а также и современники, представители ряда творческих профессий из "русского Бостона". Самый новый фильм — о художнице Соне Шиллер.

Между прочим, мама с папой десять лет назад побывали на своей родине в Нижнем Новгороде. Мама показала землякам фильм "Набоков. Счастливые годы", а папа презентовал книгу стихов "Люблю, но разве может слово". Оба произведения были хорошо встречены, родители вернулись из России вдохновленными.

— Не знаю, читаете ли вы статьи о родителях в интернете на русском. В одном из интервью, будучи уже известным режиссером–документалистом, Мария Герштейн вспоминала о первых годах иммиграции: "Я всегда понимала, что главный фокус мой — это дети. Мы пытались сохранить русский язык для них. Я читала им по–русски, прочитала вслух Толстого — "Анну Каренину" и "Войну и мир". Оба сына прошли курс русской литературы, у нас в городе Ньютон есть русская студия. И это даже послужило темой моего первого фильма.

— Действительно пропустил. Но тут мне уж нечего добавить.

У долга век долог

Я переехал в США в первый послеельцинский год на фоне американской эйфории от победы над СССР, когда обе страны, избавившись от коммунизма, как казалось, готовы подружиться на века. Я тоже был в похожем настроении, мне представлялось, что мы настолько похожи, что только по недоразумению враждовали. В каждом пятом–шестом встреченном американце мне виделся облик кого–то из моих друзей или знакомых. Но с каждым годом своей американской жизни постепенно осознавал разницу в менталитете.

— Иосиф Михайлович, вы американец по паспорту, но воспитывались в семье с глубокими и сильными русскими корнями. Если так можно выразиться, вы — носитель двух культур. Можете ли привести один–два примера, свидетельствующих о том, в чем мы разнимся.

— Я не социальный психолог, поэтому буду исходить из своего жизненного опыта. Возьмем, например, отношение к долгу.

Полностью статью читайте в латвийской газете «СЕГОДНЯ»

Эдуард Говорушко (Бостон, США).