Поводом для онлайн-встречи с ним на радио Baltkom в рамках проекта «Культурная линия» стало самое обсуждаемое кинособытие этого года в России – премьера историко-драматического телесериала «Обитель», созданного Александром Велединским по одноименному роману Захара Прилепина. Тема встречи: «Кому нужна историческая правда?».
Притяжение Соловков
– Что побудило вас перелистать горькие страницы истории о Соловецком лагере в сегодняшнее непростое время?
– Это долгая история. Во-первых, Соловки всегда меня манили – и не только потому, что это такое особое место в российской истории и культуре, еще влиял фактор, что у меня отец учился в Соловецкой школе юнгов (надо говорить именно юнгов, а не юнг, именно так она называлась). Это был первый набор 1942 года. Учился он вместе с Валентином Пикулем, они были знакомы. И с тех пор как я об этом узнал, у меня всегда был интерес к этим местам, но никак не мог найти времени туда поехать. И вдруг мне звонит продюсер, помощник Валеры Тодоровского, по фамилии Горяинов, он был одним из продюсеров фильмов «Живой» и «Географ глобус пропил», и предлагает мне Соловки просто как тему. «Тебя интересует?» Да! И не просто интересует, а кипит! Мы встретились. Обсудили. Решили, что надо написать сценарий, снять фильм.
Это был 2011 год. Тогда я позвонил Захару Прилепину и говорю: тебе не интересна такая тема, как Соловки, Соловецкий лагерь? Но 20-е, а не 30-е годы. Про 30-е и так уже много всего было снято, написано.
Он сказал: «Ну, я же не сочинитель. Пишу про себя, про то, что сам пережил». И вдруг на следующий день мне перезванивает и говорит: «Слушай, я был неправ абсолютно. Эта тема крупная, большая. Надо браться». Мы полетели на Соловки. Там неделю пожили, походили везде, посмотрели, послушали и договорились, что Захар напишет рассказ или повесть, а я это экранизирую после «Географа». Месяца через три-четыре он мне звонит: «Тут не получается коротко. Я влез в архивы, тут все очень серьезно». И через три года выдал роман на 700 страниц. И поскольку я застолбил это дело, я его вывел на эту тему, то вопросов не было, кто будет снимать.
– Вы признавались, что Соловки по силе воздействия на человека считаете одним из чудес света. Происходили ли во время съемок какие-нибудь необъяснимые случаи?
– Да, конечно, были! В самом Соловецком монастыре снимать было невозможно, потому что он действующий. И делать декорации под 20-е годы тоже не имело смысла, там уже кругом новодел. Плюс постоянные службы, постоянные туристы. Путь туда не близкий, и дико сложно и возить туда-обратно артистов и группу – надо было или «строить Соловки», или искать место подходящее. Наша вторая группа, возглавляемая моим сыном, снимала на Соловках. Под графику, просто какие-то кадры.
А для съемок мы выбрали Кирилло-Белозерский монастырь. Это в Вологодской области старейший русский монастырь, и недалеко от него, примерно в часе ходьбы, стоит Ферапонтов монастырь, с музеем фресок Дионисия. Но Ферапонтов женский монастырь действующий, а в Кирилло-Белозерском действует только один закуточек, где службы идут, монахи живут. А сам монастырь – как музей. Поэтому они легко нас впустили. В этом же монастыре, кстати, снимал фильм «Бес» Николай Досталь. В общем, они хорошо к нам отнеслись, а мы к ним. Надеюсь, что ничего им не попортили. По крайней мере, провожали нас хорошо…
Мы начали снимать где-то в августе, в середине-конце октября отсняли натуру, у нас еще были съемки в павильонах и много чего еще, и в крайний съемочный день подходит к нам парень из массовки и дарит книгу о Кирилло-Белозерском монастыре. И говорит: «Удивительно, но вы начали снимать фильм в день поминовения святых Соловецких новомучеников и исповедников, расстрелянных в эти годы. А сегодня, в крайний съемочный день, день поминовения Кирилло-Белозерских и Ферапонтовских новомучеников».
Кто знает производство фильмов, понимает, что такое невозможно подстроить. Я, конечно, знал эти даты, но не совмещал их в голове. Потому что есть графики у артистов, техников, еще у кого-то. Это невозможное переплетение, чтобы так попасть. Женя Ткачук, исполнитель главной роли, просто заплакал, когда узнал это.
Частичка Бога в нас
– Все, что вы пережили за время съемок, что-то изменило в вас?
– Я, наверное, уже в таком возрасте, что мне очень трудно меняться. Скорее, я изменился десять лет назад, когда в первый раз туда съездил, хотя тоже уже было «за 50». Но тогда я почувствовал, что к чему-то приблизился большому и мощному. Не скажу, что ответственность почувствовал. Ответственность –
перманентное состояние режиссера. А здесь…
Да, пробивают такие истории, как с этим парнем из массовки. Я вообще за импровизацию. Но импровизацию в рамках идеи и задуманного. Например, мы снимали сцену, когда герой представляет себя начальником лагеря и расстреливает своих врагов. Вместе со своей визави Галиной, чекисткой. И вот я все придумал – играет оркестр, стоит расстрельная команда, такой сюрреализм, а если очень огрубить, то черный юмор. Вдруг я понимаю, что они должны… станцевать! И когда они стали танцевать, стало действительно страшно. Ребята меня поддержали, стали вальсировать под этот оркестр, и получилась страшная история про человека, который, в общем, готов стать таким же, как его враги. И в фильме это в какой-то момент происходит…
– Что должно быть внутри человека, который попадает в такую мясорубку истории, что позволяет ему меняться или не меняться?
– Только совесть. Банально, но другого ответа нет. Совесть – это та частичка Бога, которая нам дана, которая нас терзает и мучает, поэтому герою, мечтающему о таких вещах, может в итоге привидеться, что он стреляет в собственного отца. Это говорит его совесть. И он, соответственно, выходит из этой сцены в другом состоянии. Он достаточно брутальный, грубоватый иногда, но кашу отдает несчастному в больнице. Он его где-то презирает, потому что из-за него туда попал, заступившись за него когда-то, когда они бревна воротили, и теперь находится в лазарете с увечьями, но все-таки отдает ему свою кашу. Причем делает это не пафосно, а просто: «На, ешь!» Не старается показаться хорошим. Этим интересен этот человек. Одним словом – совесть.
Прототипом одного из главных действующих лиц «Обители» стал латыш Теодорс Эйхманс – латышскии? стрелок, участник Гражданскои? войны, разведчик, комендант Соловков. В фильме его блистательно сыграл Безруков. В Латвии сегодня не принято вспоминать о роли латышей-гвардейцев, которые были в авангарде в установлении большевистской власти. Прилепин говорит, что Эйхманс – «чудовище в мире чудовищ», но у него с ним «мистическая связь». А каково ваше отношение к этому персонажу?
– С первым определением «чудовище в мире чудовищ» я, конечно, с Захаром соглашусь. Но Захар изменил этого героя в романе, добавил к фамилии одну букву – в романе и фильме он ЭйхманИс. Что давало определенную свободу и Захару, и съемочной группе, и Сереже Безрукову. Он изучал биографию Эйхманса, чтобы сыграть Эйхманиса. И был беспощаден абсолютно к своему персонажу, он все понял. И помню, на съемках в какой-то момент я говорю: «Сережа, я понимаю, что ты увлечен, и мне нравится, что ты это делаешь, но хоть какую-то опору твоему герою стоит найти, мне кажется». И Сережа тогда вспомнил, что у Эйхманса жена погибла в Алма-Ате в 1921 году, когда там был селевой поток, страшное бедствие. Может, это сыграло какую-то роль. И мы с ним дописали в сценарий сцену, что у него есть такая личная трагедия. Потому что все равно, как бы они ни зверствовали, у всех был какой-то бэкграунд, когда они страдали. Другое дело, что это, видимо, не совсем на них повлияло. И совесть осталась на втором плане или вообще они ее затоптали.
«Общение – вот и весь кастинг»
– Фильм недавно прошел на телеэкранах, а какие отклики вы получили?
– Он не только прошел на телеэкранах, он еще за десять дней до показа был выложен на платформу в интернете. И буквально через 3-4 дня пошли отзывы. В целом они очень радовали. Такие разные люди, с разных платформ, как Алла Вассерман и Александр Проханов, приветствовали фильм. Люди совсем разных взглядов – политических и человеческих. Но они сошлись, поддержав нашу картину. Это как раз радует. Были и хейтеры, конечно. Особенно забавно, когда люди говорят: «Ну что это за пионерлагерь? Что за санаторий?» Стоп, дорогие мои. Во-первых, почитайте роман. Во-вторых, посмотрите ту хронику, которую мы используем – есть фильм полный. Да, понятно, что тот фильм 1927 года пропагандистский и в нем показано, как хорошо живут заключенные, как хорошо они перевоспитываются. У нас на этом акцент сделан, я ввел киношников, в романе этого не было. И униформу ввели в 1928 году только. Потому первая серия и называется «Ягодные места». Но это горькая ирония.
Люди ходят с бородами, с длинными волосами, в своей одежде, в той, что привезли с воли, и в том, что смогли здесь отжать у кого-то, или подарили. И магазины работали, и деньги были. А все привыкли, что если ГУЛАГ, то как в 30-е годы – все читали Шаламова и Солженицына. А как было в 20-е, никто ничего не знает. И вдруг – оркестры, театры. Но это было реальностью! Мы знали, что нас будут за это ругать, критиковать, но изучайте историю, если вам это интересно.
– Вы всегда снимаете в своих картинах актеров первой величины – Маковецкий, Хабенский, Безруков. В «Обители» у вас снялась актриса рижского театра «ОСА» Светлана Столярова. Как вы проводите кастинги?
– Первая моя большая работа – сериал «Закон», где у меня снялось порядка трехсот актеров и двадцать из них сыграли заметные роли, они идут в начальных титрах. Я всех их хочу снимать, но это же невозможно.
Всегда хочется кого-то нового ввести в компанию, с кем еще раньше не работал. Приходит артист на кастинг, даже известный, даже очень хороший. И это уже не кастинг, а просто знакомство.
У меня на днях была такая встреча, к новой картине готовлюсь. Актер очень крупный и известный, мы с ним раньше только «здрасьте-здрасьте», а тут в первый раз встретились. Я ему дал сценарий прочитать, он откликнулся, и мы с ним два часа просидели, проговорили. И я открыл для себя этого артиста заново! Я увидел, что у него другие возможности есть. То, что он делал на экране раньше, было прекрасно, но его можно и по-другому повернуть, и он готов к этому, и хочет этого, и сам про себя это знает. Он большой артист, большая личность. Вот так кастинг проходит. Человеческое общение – вот и весь кастинг.
Предчувствие справедливости
– Ваши фильмы очень разные по тематике. А есть ли в них что-то общее для вас? Почему сейчас вы выбираете такие тяжелые и горькие переломные моменты российской истории, как Соловки, 1993 год, Великая Отечественная война (фильм «В Кейптаунском порту»)?
– Я же чувствую, выбирая ту или иную тему, от одного слова «Соловки» у меня все затрепетало. Или как было с фильмом «Живой» – помню, я прочитал ночью сценарий своего друга и соавтора по «Бригаде» Игоря Порублева, позвонил ему ночью и сказал, что меня просто разорвал этот сценарий. Это то, о чем болит. Ну, назовите это совесть. Не хочется это слово эксплуатировать, но тем не менее об этом мало сегодня, к сожалению, вообще говорится, снимается и пишется. Это и есть тема.
– Вы, как правило, снимаете кино по произведениям современных писателей. А к русской классике у вас лежит душа?
– К Антону Павловичу Чехову очень лежит душа… Хотя говорят, что я больше в русле Достоевского режиссер. Но «самый достоевский» сериал, как его назвали в прессе, – это как раз был «Закон». Но сейчас меня больше Чехов тянет. Я пытаюсь его как-то помнить всегда, когда снимаю кино. Почему при полной, казалось бы, неизбежности, импрессивности, свет-то все-таки есть у Чехова? Откуда он? Он очень мощный и очень тонкий. Потому его во всем мире и ставят, потому что разгадать очень-очень сложно.
– У вас в планах фильм по мотивам книги Сергея Шаргунова «1993» – о событиях 1993 года в Москве у Белого дома. Ваши взгляды на те события тогда и сейчас.
– Радикально они не изменились, но они и тогда не были конкретно «за» или «против». И тогда меня раздирало, и сейчас раздирает. Особенно на фоне последних событий в России, которые происходят, – с народными выступлениями и демонстрациями. Это очень напоминает то, что, в общем, всегда в России происходит. К сожалению.
– Мы говорим о больных периодах истории, но и сейчас у нас атмосфера в обществе тоже очень накаленная. У каждого своя правда и своя справедливость. Что важнее в такие переломные моменты – справедливость или милосердие?
– Я давно для себя на этот вопрос ответил. Конечно, милосердие. Я это понял, снимая сериал «Закон», когда погрузился в эту тему. Это была первая большая роль Дмитрия Назарова. Он вышел в 2002 году. И герой Назарова прямым текстом в этой картине говорит: «Если бы Бог был справедлив, если всем воздавалось по грехам, то давно бы не было жизни на Земле. Грешны все. А Бог милосерден. Он любит и терпит». Поэтому, конечно, я за милосердие. А справедливости никогда не было и не будет глобально. Но это не значит, что за нее не надо бороться. Понимаете? Я тоже жажду справедливости, тоже ее хочу, пытаюсь ее где-то восстановить. Но не любой ценой, конечно.
Наталья ЛЕБЕДЕВА.