Иван Левшин родился в Санкт–Петербурге, имеет специальность архитектора и является лауреатом различных архитектурных конкурсов. Однако в рамках одной только архитектуры Ивану тесно — он занимается еще и живописью. В своих художественных работах Левшин, привлекая свойственное архитектуре ощущение пространства, старается выйти за рамки холста — дополняя живопись новыми технологическими возможностями художественного выражения.
В 2019 году Левшин провел персональную выставку пейзажей, а в 2020–м стал победителем Всероссийского конкурса архитектурных концепций в рамках фестиваля "Таврида". В 2021–м его работа получила первое место на художественном конкурсе "Небо и мир", проведенном галереей современного искусства Pa–Le и фондом развития и поддержки современного искусства "АРТСИ". "СЕГОДНЯ" беседует с известным петербургским художником.
— Как архитектор стал художником?
— Для меня эти два занятия неразделимы. Всю жизнь рисовал–рисовал — и со временем стал заниматься живописью гораздо больше, чем раньше. Жизнь и работа полны стрессов, а художество позволяет эти стрессы сбрасывать.
Изначально я рисовал чисто для себя, не думая, что когда–либо стану выставляться. Тем более что сейчас, в эпоху метамодерна, как многие считают, живопись — это "полумертвое" искусство, якобы растерявшее в современном мире, в отличие от кино, театра и музыки, свою былую актуальность. Лично я, впрочем, не считаю, что живопись как искусство мертво. Но мне кажется, что в этом жанре уже давно не было свежего слова. Хотелось бы его высказать.
— Живопись, стало быть, для вас изначально была способом релакса?
— Нет, отнюдь. Искусство живописи и рисунка нам преподавали на архитектурном факультете. И преподавали так, что начисто убивали всякое стремление самовыражаться в данном жанре.
Но, несмотря на это, я понял, что вижу себя в этом виде искусства — и стал им заниматься уже самостоятельно. И еще достаточно быстро осознал, что мне мало творить лишь для себя. Для меня очень важна обратная связь со зрителем — впрочем, как и для большинства других художников.
— И что же вы рисовали на начальных этапах художнического становления?
— Обнаженную натуру. Мне это и сейчас нравится. В Петербурге немало художественных мастерских, которые приглашают натурщиков и где можно сделать быстрые наброски обнаженного тела.
Это забавно выглядит: освещенная комната, много людей, в центре стоит голый человек, на которого все смотрят и рисуют. Говорят, что с точки зрения рисунка есть два самых сложных объекта — человек и лошадь.
— А какая тема интересует вас как художника больше всего?
— Свою жизненную энергию человек черпает из бессознательного. И один из самых мощных ресурсов такого рода — либидо. Но моя задача — не изобразить либидо, а увидеть красоту. Для меня собственная психика — это призма, через которую можно разглядеть красоту.
Сейчас же отношение к обнаженному телу либо стигматизировано, либо монетизировано. Искусство "на грани" — давняя традиция в живописи. Впрочем, не подумайте — никакой порнографии, свои впечатления я перелагаю на язык сюрреализма. В общем, мне интересна сюрреалистическая обнаженная натура в сочетании с теми или иными объектами, что я счел уместными. Я смотрю на обнаженное тело и черпаю из своего бессознательного определенные формы, линии и кривые, воспринимаемые мною как проявление прекрасного. И я переношу их на холст.
— А есть ли художники, чье творчество служит для вас ориентиром?
— Конечно, есть. И мой выбор может показаться вам неожиданным. Во–первых, Архип Иванович Куинджи — знаменитый наш мастер пейзажной живописи. Его работы меня просто завораживают.
Во–вторых, Николай Фешин — яркий представитель импрессионизма и модерна, чья техника очень мне нравится. И в–третьих — Малькольм Липке, которого называли "американским Веласкесом".
При этом, к слову, я не считаю, что современному художнику нужна какая–то сверхидея, объединяющая все его творчество. Последняя эпоха единого стиля — модерн, когда художники действовали в рамках некой общей парадигмы, давно закончилась.
— Всем вопросам вопрос — как отличить настоящее искусство от пустышки?
— Порою это не так–то легко сформулировать. Лично мне видится — если предмет эмоционально трогает, идейно заряжен и выполнен качественно, то это искусство. И, соответственно, не искусство — если какое–либо из этих трех условий не выполняется.
Скажем, если в произведении нет идеи, а присутствует лишь эмоция — значит, оно достаточно пустое. Если нет эмоции — зачем оно вообще надо? Если сделано на халтурном уровне — тут сразу все ясно.
— Правда ли, что художника всякий может обидеть? В смысле, что творческий человек всегда очень болезненно воспринимает критику своих творений?
— Художника — может быть, но я ведь еще и архитектор. Моя основная профессия предполагает определенную стрессоустойчивость. И у меня выработался иммунитет на негативные эмоции.
Любой зритель имеет полное право не испытывать восхищения моими картинами. Почему я должен из–за этого переживать? Но я искренне радуюсь в тех случаях, когда людям нравится мое художественное творчество. Это значит, что зрители разделяют мои мысли и эмоции. А если кому–то не нравится, то я отношусь к этому философски.
В прошлом полно примеров, когда обруганные сначала произведения потом становились классикой. Вспомним, как в свое время бранили "Завтрак на траве" Эдуарда Мане! А сейчас данная картина считается шедевром.
— То произведение, что было выставлено в Артиллерийском музее, — оно, насколько я понимаю, для вас не совсем типичное? Как зародился замысел?
— Тут следует начать издалека. В прошлом году я посмотрел сериал "Чернобыль" от HBO, так меня порвало от негодования. Во всем мире его хвалили за "тонкость", за "достоверность", а я увидел в нем в первую очередь пропаганду — и довольно топорную. Чтобы показать СССР 80–х как царство некомпетентности, жестокости и тотальной лжи, шоу наполнили огромным количеством передергиваний и прямого вранья. Что иронично для сериала со слоганом "Узнай цену лжи".
В действительности Советский Союз справился с ликвидацией чернобыльской аварии достаточно эффективно, постаравшись свести число жертв к минимуму. Я знаю это, поскольку мне доводилось лично общаться с бывшими ликвидаторами. Как было бы в современной России или Украине? Как с подобным справлялись в остальном мире?
На Западе почему–то не любят вспоминать, что техногенные катастрофы с ужасающими последствиями были не только в СССР, но и в других странах, выставляемых за эталон благополучия. Взять ту же Японию. Помимо относительно недавней, а потому всем памятной Фукусимы там была ужасная история, случившаяся в городе Минамата. Там действовал химический завод компании Chisso, специализировавшийся на производстве удобрений. Так вот, этот завод в течение нескольких десятилетий сбрасывал в местный залив отходы своего производства, в том числе ртуть, тяжелые металлы. Вся эта дрянь оседала в природной среде, в пище, которую ели местные жители…
Там последствия настолько страшные, что в голове не укладывается. Компания Chisso на протяжение двух десятилетий утверждала, что их фильтры работают как надо и продолжали отравлять окружающую среду. Все ради того, чтобы не терять прибыль. Катастрофа в Бхопале, на Фукусиме — история полна трагических событий, но пиарят, снимают с особым интересом именно про события в СССР.
— Грустная история, но какое она имеет отношение к вашему творению?
— Именно после просмотра "Чернобыля" у меня появилось желание создать произведение, напоминающее о Хиросиме и Нагасаки — одной из самых ужасных гекатомб в истории человечества. Тогда сотни тысяч людей были принесены в жертву желанию правительства США произвести впечатление на мир и запугать геополитического конкурента. Сейчас об этой катастрофе вспоминают все меньше, и мне захотелось о ней напомнить.
В общем, композиция представляет мои экзистенциальные переживания по этому поводу. Причем она работает на контрасте. Композиция веселая, цветастая — эстетику я отчасти позаимствовал из культового мультика 1981–го Heavy Metal…
— А отчего же такое название — "Невеселый Энола"?
— Тут игра слов. Enola Gay — имя собственное бомбардировщика ВВС США B–29 осуществившего бомбардировку Хиросимы. Это имя дал самолету командир экипажа полковник Пол Тиббетс, назвав его в честь своей матери Энолы Гей Тиббетс. Я решил обыграть английское слово gay, одно из значений которого на русском — "веселый". "Enola not Gay", на русском, соответственно — "невеселый Энола". Игра слов, написанная историей.
Причем я решил создать полноценное концептуальное произведение, не ограничивающееся одной только картиной. Чтобы понять мой замысел, необходимо увидеть не только картину, но и дополняющие ее видеоряд и фотографии. Ощущения страха и смерти, выраженные красной и черной краской, усиливаются через эротизм видеоряда. Стилистика изображения, цветовая гамма самой картины отсылает к культуре Манга — японскому стилю комиксов. При создании "Невеселого Энолы" я держал в уме классическую мангу режиссера Кацухиро Отомо "Акира", в которой события разворачиваются на фоне постъядерного Токио. Это такое пацифистское произведение, созданное в 80–х. Оно отразило в себе коллективную травму японского народа, вызванную ядерными бомбардировками и последующим страхом перед перерастанием холодной войны в третью мировую.
— И какой же оказался итог работы?
— Если говорить в общем, то "Невеселый Энола" — это перфоманс, соединивший в себе видео–арт, фотографию архитектуру и живопись. И это не случайно. Вообще современное поколение художников старается не ограничивать себя рамками и канонами того или иного направления искусства.
Объединение живописи, фотографии, видео–арта, архитектуры расширяют возможности художника для передачи своих чувств и переживаний, позволяют ему говорить на языке, понятном всем поколениям. Я вложил в "Невеселого Энолу" весь свой внутренний страх перед банализацией ядерного оружия — и предложил зрителю свой пацифистский манифест.
— Над чем вы работаете в настоящее время как художник?
— Мне сложно ответить на этот вопрос — просто потому что какой–то одной всеобъемлющей работы, забирающей все время и внимание, у меня нет. Я привык заниматься одновременно разными произведениями. У меня в мастерской стоит несколько холстов, и когда наступает свободная минутка, я бросаюсь к ним и начинаю дописывать тот, к которому душа больше всего лежит в данный момент.
И работаю я быстро — в худшем случае, картина занимает у меня около двух недель, не больше. Последняя моя на данный момент завершенная вещь — пейзаж. Занимаюсь сейчас несколькими абстрактными полотнами.
— Как вы понимаете для себя философию абстрактной, беспредметной живописи?
— У архитектуры, творческой сферы множество ограничений. Из неочевидного: гравитация, условия окружающей среды, целесообразность, заказчик. И когда ты работаешь над проектами, у тебя постепенно вырабатываются определенные паттерны, способные сковать твое творческое мышление.
Некоторые же композиции невозможны в принципе. Абстрактная живопись этих недостатков лишена. Она проще, эмоциональнее, свободнее.
Владимир ВЕРЕТЕННИКОВ,
собственный корреспондент газеты "СЕГОДНЯ" в Санкт–Петербурге (РФ)
Фото из личного архива И. Левшина.
Это забавно выглядит: освещенная комната, много людей, в центре стоит голый человек, на которого все смотрят и рисуют".
"Говорят, что с точки зрения рисунка есть два самых сложных объекта — человек и лошадь.