В далеком 1969–м возглавляемая Радзиевским команда КВН РКИИГА стала чемпионом СССР. Поклонницы настрочили Юрию более 4000 писем. Но на пике своей телевизионной карьеры он вынужден был покинуть СССР и оказался в США, где на пару с супругой Анной добился головокружительного успеха в рекламном бизнесе.
Накануне прибытия Радзиевского в родной город мы созвонились с ним. "Отвечу на все вопросы не утаивая ничего, а если хотите, могу и свой последний анализ крови прислать", — первым делом парирует он. Без шуток и острот самый популярный капитан Клуба Веселых и Находчивых (а именно такого титула удостоен Юрий Радзиевский, согласно Книге рекордов КВН) общаться не умеет. А общаться с ним, право, сущее удовольствие!
Мальчишка с Малой Бронной
— Презентация книги — это главная цель вашего приезда в родную Ригу?
— Да, все правильно. И Рига действительно для меня родная, очень много с ней связано, но я дворовый мальчишка с Малой Бронной города Москвы. Родился в интеллигентной семье, папа у меня был адвокат, мама — переводчик. И поскольку они были такие интеллигентные, жили мы в квартире, где было четыре семьи, четыре конфорки и один кран с холодной водой на всех. Спал я под обеденным столом, где мне ставили раскладушку. В общем такое замечательное у меня было детство.
Говорят, что души неродившихся детей выбирают своих родителей. Наверное, моя душа была не совсем в нормальном психическом состоянии. (Cмеется.) Я родился в феврале 45–го года, война еще не закончилась… Обо всем этом очень подробно написано в книге, которая покрывает мою жизнь и жизнь моей семьи с момента, когда я родился, до дня сегодняшнего. Есть там пассажи и о других поколениях нашей семьи.
— А каким образом вы оказались в Латвии и почему покинули Москву?
— Во–первых, я не хотел продолжать спать под столом. Во–вторых, я очень хотел попасть в город, который, как мне рассказывали, был какой–то другой планетой. В–третьих, связать жизнь с авиацией — это было очень романтично. Ну, и последний решающий аргумент, который мне когда–то привели, и он сработал в качестве причины для отъезда — в Риге очень красивые девочки. Я тут же забрал свои документы из Московского медицинского института и перевел их в институт гражданской авиации в Риге.
И когда я в первый раз попал в Ригу, подумал, что случайно пересек границу Советского Союза. Она действительно выглядела совершенно по–другому, чем советские города. Хотя потом я увидел, что в Риге есть и советское, и историческое, и эти два мира как–то в ней уживаются. Но даже на улице, глядя на прохожих, я всегда мог отличить тех, кто рожден в Риге не в первом поколении от тех, кто в Ригу приехал. Это был 1962 год, Латвия была частью СССР, но еще не успела полностью "осоветиться". И разница с российскими городами была разительна.
Так я оказался в институте гражданской авиации. Коллектив у нас был очень разношерстный, многонациональный, поскольку институт набирал студентов со всей страны. Мы все были очень разные — сибиряки, москвичи, ленинградцы, представители Средней Азии. И это было очень интересно!
— На ваш взгляд, юмор вне национальной принадлежности?
— Абсолютно! Чувство юмора — это как группа крови, с которой вы рождаетесь. И как болезнь, которую нельзя вылечить. Научиться юмору тоже нельзя.
И, кстати, юмор очень помогает переживать самые серьезные события в жизни, если не с улыбкой, то хотя бы с вымученной улыбкой. Мне очень помог.
— А шутки охотнее рождаются, когда что–то нельзя?
— Это серьезный вопрос. Шутки не обязательно должны быть на злобу дня. Шутки рождаются от состояния души, от наличия иронии и самоиронии у их автора. Вот мои рецензенты говорят, что в моей книге масса самоиронии. Но таков мой взгляд на себя и на мир, я к себе не могу и не умею чрезмерно серьезно относиться.
А юмор, который построен на самоиронии, он теплый и доходчивый во всех культурах и для всех национальностей.
— "Обаятельный до умопомрачения, элегантный до ужаса, интеллигентный до неприличия" — так тогда о вас писали в газетах. Эти перечисленные качества у вас врожденные или приобретенные?
— Если это правда, то врожденные. Я знаю человека, который это написал. Но тогда у меня уже не было времени и возможности предложить ему руку и сердце, плюс мое гендерное направление не позволяло. (Смеется.) Автор этих слов — тележурналист Валентин Крапива, и я очень благодарен ему за эти слова.
На самом деле я никогда не старался быть таким. Просто какой был, такой и был. Надеюсь, что такой и есть. Хотя в зеркало уже смотреть не хочется.
— А над чем в КВН нельзя было смеяться, какие были ограничения?
— Ограничения были еще какие! Не знаю, можно ли назвать везением или невезением тот факт, что мы выступали тогда, когда эфир был живой. Это накладывало какие–то невероятно трудные ограничения, но давало и возможности. Потому что ты мог сказать все что угодно. Другое дело, что все понимали — если говорить все что хочется, то после съемок до дома уже не доедешь.
До живого эфира у нас всегда были генеральные репетиции "Домашнего задания", и мы иногда специально скрывали и не произносили какую–то фразу, потому что иначе ее зарубили бы до эфира.
Одновременно мы не хотели подставлять ответственных за передачу. Там работало много очень хороших и прогрессивных людей. Они прекрасно к нам относились, и мы не хотели ляпнуть что–то такое, после чего их выгнали бы с работы. Поэтому все было очень осторожно, намеками что–то говорили между строчками. Но интересные вещи все–таки проходили в эфир.
Главным на советском телевидении тогда был человек по фамилии Лапин, он отвечал перед ЦК партии. Ему, наверное, было очень страшно смотреть живую передачу, а вдруг "они" что–то ляпнут, и он всегда предъявлял нам какие–то претензии. И вообще КВН он ненавидел. Думаю, не потому что считал ее плохой передачей, а потому что она представляла жуткую опасность для него самого.
После нас КВН закрыли на много лет. А когда его открыли, живой передачи уже не было. Эфир выходил прилизанный и отредактированный, опасности никакой не представлял.
А нам в живой передаче было очень страшно подходить к микрофону. Задают тебе вопрос, у тебя 30 секунд на ответ, ты идешь к микрофону и понимаешь, что чтобы ты сейчас ни ляпнул — это будет слышать вся страна. А каждый эфир КВН тогда смотрело около ста миллионов человек! Вы представляете, какие у нас были рейтинги?
Когда я рассказываю об этом в Америке, они смотрят на меня с уважением и говорят: "У вас была аудитория сто миллионов человек? Сколько миллионов долларов вам за это платили?". Потому что если у какого–то американского телеведущего есть такой рейтинг (чего на самом даже не бывает), то этот человек безумно богат.
А тогда идешь к микрофону, знаешь, что на тебя смотрит практически вся страна и осознаешь, что ты можешь отойти от этого микрофона или полным идиотом, или героем. Это страшно. Это как пистолет к виску.
— Времени на учебу в институте у вас хватало?
— Республиканские КВН у нас начались, когда я был еще студентом. Помню, как сдавал один экзамен, у меня не было времени, чтобы подготовиться к нему нормально, потому что начались КВН, и после экзамена профессор поставила мне тройку и потом спросила: "Юрий, а в каком году вы оканчиваете институт?". Я поинтересовался в ответ: "А почему вы спрашиваете об этом?". Она говорит: "Я должна себе сделать заметку, с какого года мне надо перестать летать самолетами "Аэрофлота", если такой человек будет работать в авиации".
На всесоюзный экран мы вышли, когда я уже защищал диплом, который бесстыдно списал с какого–то старого диплома, и все это понимали. В экзаменационной комиссии был преподаватель, Александр Генис, отец литературного критика и писателя Саши Гениса, который расспрашивал меня в основном о КВН, нежели о моем дипломном проекте и в итоге поставил мне пятерку. Так я с блеском защитился, не сказав при этом ни одного слова по поводу автоматической посадки самолета.
А потом я остался в институте преподавать, и они меня спокойно отпускали на передачи, и не надо было учиться. Я уже сам учил.
Про советские и американские мечты
— Каким образом вам вообще удалось вырваться в середине 70–х годов из СССР?
— Мы прилетели в Америку 7 ноября 1973 года. Можете себе представить, что в следующем году будем отмечать 50–летие нашего переезда? То есть получается, что в Штатах я живу почти в два раза дольше, чем жил в СССР.
Как удалось выехать? Это было бегство и изгнание одновременно. Перелет в Америку для советского человека был не просто перелет на другую планету, это был перелет в другую Вселенную. Ведь у нашей бывшей страны граница была на замке в буквальном смысле. И замок этот был с двух сторон. И мы совершенно бессловесные, поскольку английским языком не владели, безденежные, поскольку на человека имели примерно по 100 долларов, без всяких контактов оказались выброшенными в эту другую Вселенную…
Юлий Гусман написал замечательное предисловие к моей книге. Он сказал, что мне, как Икару, дважды дали в жизни крылья. Один раз это было в СССР, и я на этих крыльях подлетел слишком близко к солнцу, то есть к тогдашнему режиму. И советский режим мне эти крылья обрубил. Меня и шантажировали, и выкинули с работы, и закрыли все двери для поступления на другую работу. Через многое мы прошли. Было очень нелегко с этим справиться. Ясно было одно — оставаться в СССР невозможно. Потому что если и был виден какой–то свет в конце тоннеля, то это была тусклая лампочка над "плахой с топорами", но никак не выход в светлое будущее.
— А как родилась идея написать обо всем этом книгу?
— Все пятьдесят лет жизни в Соединенных Штатах мои друзья и знакомые по обе стороны океана меня постоянно мучили вопросами. В Америке меня спрашивали: "Ну, а как ТАМ было, расскажи!" Американцы, к сожалению, вообще очень мало знают об истории и культуре других стран. Я, конечно, говорю о массовой Америке, а не о специалистах.
А мои русскоговорящие друзья, которые живут по всему миру, в свою очередь, интересовались: "А как же это у тебя ТАМ все получилось?" И я и тем и другим рассказывал. И эти истории все время были у меня живы в памяти.
Так продолжалось годами, пока наш внук, его зовут Джейкоб, то есть Яшка, который родился в Америке и стал первым настоящим американцем в нашей семье, очень заинтересовался нашими корнями. Он, кстати, прекрасно говорит по–русски. Сейчас поступает в медицинский университет и будет врачом. Так вот он подошел ко мне и сказал: "Деда, помнишь, ты обещал, что расскажешь мне подробно о том, откуда и как вы сюда переехали. Ты даже обещал написать книгу". Ну, если обещал, значит надо сделать.
И произошло удивительное. Рецензенты, которые разбираются в литературе, говорят, что для того, чтобы написать такую книгу, а в ней 432 страницы, обычно нужно от трех до пяти лет. А она из меня вылилась за год. И никто в это не верит. Я просто писал ее, как рассказывал.
Я не маститый автор, я всегда был специалистом короткой формы. Ответ на вопрос на разминке надо выдать за 30 секунд. А тут чуть ли не год ушел. Поэтому я не называю себя писателем, я просто автор. Плохой или хороший — решать читателю.
— У вас произошло какое–то переосмысление своей жизни в процессе работы над книгой?
— Произошло! И еще какое! Потому что и в Америке, и в СССР, как только у меня появлялась какая–то цель или возможность, я, фигурально выражаясь, всегда к ней не шел, а бежал. И никогда не думал о том, что меня, собственно, побуждает бежать, а не идти.
И в Америке тоже мы сразу побежали, потому что у нас была на руках трехлетняя дочь, и надо было думать о куске хлеба на завтра. Сидеть и ждать, когда все станет хорошо, невозможно было. Нужна была какая–то энергия, ее надо было где–то найти и не останавливаться. И все сорок лет работы в международной рекламе мы бежали. И все это, конечно, оказалось чудом. Потому что из бессловесного изгнанника я превратился в человека, который на хорошем английском языке рассказывает большим американским корпорациям о том, как они должны развиваться и вести себя дальше, чтобы завоевать, в хорошем смысле, весь мир.
Мы ушли из бизнеса семь лет назад, в 2015 году. Трудно было остановиться, потому что по инерции все время хотелось бежать. Но за эти годы было много раздумий о том, как сложилась наша жизнь и почему она так сложилась, каково участие судьбы в ней, а я думаю, что очень большое.
Я стал увлекаться здесь, то есть ТАМ, какими–то занятиями и хобби, о которых в Советском Союзе даже не слышал. Например, ловлей морских чудовищ в океане. Гольфом. Морскими катерами. Горными лыжами.
— А как же любовь к авиации?
— Вы знаете, еще во время учебы в институте я обнаружил, что мне в общем–то не трудно заниматься авиацией, но сердце мое принадлежит другому. Свою жизнь в СССР я хотел посвятить творчеству. После КВН мне предложили вести молодежные передачи на Центральном телевидении СССР, что я и начал делать.
Потом все это рухнуло. А как это рухнуло и как на меня наехала колесница истории — это очень интересно, но не хочу рассказывать, чтобы вам было интересно читать книгу.
— А мысли уйти на театральную сцену у вас не было?
— Через месяц после нашего приезда в Америку добрые американские люди устроили мне вечер в телекомпании NBC (National Broadcasting Company). Повторюсь — я не говорил тогда по–английски. Человек, который принимал меня, был вице президентом этой компании и отвечал за телевизионные программы. А я пришел ему предлагать новые. Принес с собой все журналы со своими фотографиями, статьи и так далее. Он знал, что меня обижать нельзя, потому что его попросили меня принять, смотрел участливо мне в глаза, а я не мог сказать ему ничего толкового, кроме одной единственной фразы, которую смог сколотить на английском в разных вариантах: "Ми ТиВи джаб. Джаб ТиВи ми". Такая у меня была попытка выйти на американский экран.
Примерно через двадцать лет я увидел этого человека на одной такой высоко светской тусовке. Подошел к нему и на приличном английском сказал: "Вы знаете, мы с вами где–то встречались". Он посмотрел на меня, не узнал и сказал, мол, напомните. И я сказал ему только одну фразу: "Ми ТиВи джаб". У него отвалилась челюсть: "Этого не может быть! Это вы?!". Я говорю: "Почему не может быть? Мы в Америке! А в Америке и чудеса возможны!". Вот такая была история.
Еще у меня было предложение от компании Playboy стать ведущим этого канала в России. И мы с Аней, моим по партнером по жизни, поехали на встречу. Не потому, что я хотел вести Playboy. Было просто ужасно интересно. В общем Playboy изнутри оказался грустной организацией. Но мы познакомились с дочкой Хефнера, провели с ней оживленную беседу о перспективах “Плейбоя” в России, но в конце отказались от предложения, несмотря на его очевидную заманчивость…
А вообще я со сцены никогда не уходил, потому что рекламный бизнес — это та же огромная сцена. Потому что ты продаешь что–то неощутимое и неизмеримое. И люди должны тебя полюбить, им должны понравиться твои идеи. Это ой–ой–ой какое шоу!
— И напоследок. Есть ли у вас особо значимые места в Риге?
— Парк рядом с Планетарием, где всегда высаживали очень красивые цветы, а я их тихонечко срезал на букеты любимым девушкам. Студенческое общежитие. Сейм, а когда–то Верховный Совет Латвии, тоже очень значимое для меня место. Когда мы одержали всесоюзную победу, нас туда пригласили, устроили прием с редкими деликатесами, но потом эти же люди проехались по мне так, что вдавили в пыль и в грязь, больше не предлагая миногу и икру.
Очень жалко, что нет больше РКИИГА. И здание его перестроили. Я бы лично, если бы была такая возможность, сразу после получения Латвией независимости сделал бы этот институт международным. Там был очень высокий уровень преподавания.
Какие места еще значимы? Те, где жила и сейчас живет моя дочка от первого брака, Лида Радзиевская. Очень хочется с ней увидеться, она очень ждет нас.
P.S. Представлять книгу рижским читателям автор будет дважды — 29 сентября, в четверг, в 18.00 в книжном кафе Polaris в торговом центре Domina и 1 октября, в субботу, в 18.30 в конференц–зале института TSI. Вход свободный!