Близко общаясь с Имантом около 30 лет, всегда поражалась, какая это удивительная личность. Человек–эпоха, "человек–дворец", широко образованный и глубоко эрудированный, постоянно учившийся в жизни новому, осваивавший старинные трактаты и специальные архивные материалы, выучивший для этого немецкий и старонемецкий. Еще и для того, чтобы общаться с потомками Биронов, в основном говорящими по–немецки.
Он их всех собрал по разным странам, и они регулярно приезжали в Рундале на праздник дворца 24 мая. Вот и сейчас на открытие столь полной экспозиции творчества своего друга из Мюнхена прибыли прямые потомки герцога Бирона — Эрнст Иоганн с супругой Элизабет.
Впрочем, для того чтобы рассказать о более чем 50–летней истории "Ланцманис и Рундале", не хватило бы всей газетной площади. Так что сосредоточимся на экспозиции, в которой далеко не только картины и рисунки — пейзажи, натюрморты, жанровые картины, портреты, философские и на библейские темы работы, но и фотографии, эксизы, книги, которые написал художник, видео недавних событий.
Имант Николаевич всегда писал картины — другое дело, что для этого оставалось немного времени. А теперь 81–летний Ланцманис, будучи уже четыре года на пенсии, говорит, что отдается любимому делу — живописи — с наслаждением.
— Здесь представлено абсолютно все, что я сделал, — делится художник с вашим корреспондентом. — С одной стороны, это немало, а с другой — ну конечно, столько десятилетий прошло… Дома стены опустели. Удалось получить работы и изо всех коллекций. Получилась такая наглядная панорама. И первая работа — 1952 год. Это рисунок, который я сделал на первом курсе Художественного училища им. Я. Розенталя. В 1954–м — вот эту небольшую акварель. И так до последней работы, которая была завершена буквально перед тем, как отправить все это в Ригу. Это обширная панорама, ровно 70 лет работы…
"Всегда есть идея…"
Живопись Ланцманиса, напоминающая картины старых мастеров, у искусствоведов отнесена к концептуальному романтизму. Откуда сие?
— Этот термин придумала моя ныне покойная супруга Иева — не то в качестве шутки, не то всерьез, для моей выставки в 1999 году. У нас спросили, как это можно было бы обозначить. И тогда мы с Иевой, смеясь, придумали определение.
Да, тут есть кое–что от концептуализма, потому что всегда исхожу из идеи, концепции, но в то же время для меня исключительно важен какой–то романтический настрой, какие–то фантазии. И Иева сказала тогда, что преобладает все же романтизм. Но не сам он, а романтический концептуализм. И в общем–то это довольно точно отображает то, что я хочу. Многие в моей жизни продиктовано некими романтическими стремлениями.
О философии своих работ мой собеседник говорит так:
— С одной стороны, для меня важно, чтобы все это было максимально достоверно, наглядно. Реалистично, пожалуй, не то слово. Я хочу, чтобы это все было абсолютно убедительно. Чтобы соответствовало тому, что мы созерцаем глазами, и в то же время тому, что отражено на фотографиях. Как–то совмещать то, что видим перед собой, на какой–то плоскости. И как метод, и как результат. Это полный реализм, но все отдано во власть фантазии.
Потому что я все время хочу все–таки писать картину, в которой есть и какое–то было повествование, но и какая–то — не скажу, мораль, но какие–то моральные выводы. Вот это мой цикл из восьми работ "Пятая заповедь" говорит о том, что война — это плохо, показывает хаос и безумство разрушения. И в революции, и в войне — все в движении. Есть в какой–то мере и послесловие — в виде памятника. Это, конечно, хорошо — желание отдавать дань геройству и мученичеству, но с другой стороны, это превращается порой в дань публичной традиции, как обязательная составная часть государственной власти… Порой даже довольно лицемерно. На одной из картин — сцены из "Апокалипсиса" евангелиста Иоанна.
Я действительно воспринимаю жизнь как романтический спектакль, а с другой — у меня все–таки есть свои устои, идеи, убеждения — то, что хочу передать и другим.
Как у Шекспира и Достоевского
Последние две работы — это "Пляска смерти", написаны под впечатлением всего того, что сейчас творится, сделал где–то в марте. Одна — "Крестьяне и воины смерти" — ночью на поляне танцуют крестьяне с такими существами… с зелеными лицами в капюшонах.
А самая последняя, более мрачная — "Ярмарка смерти с деревом самоубийц и с разрушающейся каруселью". Изобразил сельскую ярмарку примерно XV века, где продаются яды и прочее для самоубийц.
Это снимает тяжесть подлинной смерти ежедневной, переносится на какой–то уровень — как в трагедиях Шекспира, романах Достоевского. И вообще речь идет о любых других трагических вещах, которые возвышают, а не придавливают.
Это воспринимается как торжество мысли, а не как некие мрачные и страшные вещи. И то же самое о смерти — она может быть величественна, зажигательна. Не зря memento mori показано обширно в Средние века, и не только. В сущности, это всегда актуально.
Другая работы представляет собой аллегорию семи смертных грехов — ненависть, обжорство, сладострастие. Одни играют в карты, там голая девица, другие пьют пиво — довольно мрачная картина.
"Просто персонаж"
У Иманта не так много автопортретов, но…
— По сути он один — с яблоком. Я делал картину в качестве плаката для моей фотовыставки, посвященной истории яблока. Это даже не автопортрет. А вот изображаю я себя на жанровых картинах, где являюсь действующим лицом, частенько это четыре картины, которые посвящены усадьбе Калети в разные эпохи, ну и тоже на других. Я не интересуюсь в этом смысле собою, просто использую себя как фигурку среди других персонажей.
Мы с Элизабет Бирон подходим к ее большому портрету работы Ланцманиса — на дальнем плане изображена герцогини Доротея с младшей дочкой Доротеей, обе легендарные личности. Здесь же и портрет ее супруга, современного Эрнста Иоганна Бирона. А вот и небольшие герцогиня Бенигма Готлиб и Эрнст Иоганн, еще "тот". Предки и потомки…
— В "Библейских рассказах" — я везде использую своих коллег, которые с удовольствием надевают костюмы и очень талантливо мне позируют. Вот как в этой "Тайной вечере" и еще двух картинах этого цикла. Так что это во многом предстает таким достоверным — здесь не придуманные люди, а совершенно реальные персонажи со своими характерами. Я очень благодарен своим коллегам.
"Тайная вечеря", "Господь над нами" и "Голгофа" — этот цикл из трех картин принадлежит моему Рундальскому музею. Они будут висеть в бывших герцогских конюшнях, где воспроизведена часть интерьера церквей. И не ради тщеславия, а ради того,чтобы дополнить экспозицию. Там есть работы XVII века, а эти совсем новые…
А в двух других залах — фотосессии для подготовки картин, три моих огромных тома, посвященных реставрации, истории и инвентаризации Рундале. И книги о местных усадьбах. Показаны мои заметки 1959 года, из которых выросла книга о геральдике, которая вышла в 2007–м.