На финальном голосовании исполкома Международного олимпийского комитета, которое состоялось в 2015 году в Малайзии, Пекин получил всего на четыре голоса больше (44 против 40). Проголосуй спортивные чиновники немного иначе, как бы они чувствовали себя в нынешнем январе — когда за месяц до открытия Олимпиады в Алма–Ате пылали мэрия и полицейские машины, на улицах стояли легковушки с багажниками, набитыми автоматами Калашникова, а восставший народ крушил банкоматы, магазины, офисы телекомпаний и захватывал аэропорт?..
С виду приличный
Ничего подобного вообразить себе не могли не то что члены МОК семь лет назад, а даже эксперты по Центральной Азии под новый 2022 год. Вплоть до того момента, как отходящие от праздников чтецы новостей узнали, сколько стоит сжиженный газ в Мангистауской области (из–за повышения цен на который и начались 2 января беспорядки), что означает фраза "Шал, кет!" ("Дед, уходи!" — так протестующие обращались к елбасы Назарбаеву), а также слово "акимат" (официальное здешнее название мэрий, которые хорошо горят), крупнейшая по территории страна региона слыла самой в нем зажиточной, спокойной и стабильной. Здесь не было ни регулярных революций, как в Киргизии, ни акций власти с сотнями жертв, как в узбекском Андижане, ни гражданской войны с исламистами, как в Таджикистане, ни анекдотического тоталитаризма, как в Туркмении. Респектабельная казахская власть дружила со всеми странами мира, занималась миротворчеством (один из форматов переговоров между участниками войны в Сирии получил название "астанинского"), проводила в своей столице всемирную выставку ЭКСПО–2017 и приглашала застраивать эту самую столицу звезд мировой архитектуры вроде Нормана Фостера.
Поэтому неудивительно, что борьбу за право принять Олимпиаду 19–миллионный Казахстан вел почти на равных с без малого полуторамиллиардной сверхдержавой.
К хорошему имиджу центральноазиатского государства добавлялись разнообразные дополнительные резоны. В Пекине Игры относительно недавно уже проводили — летние, 2008 года; зато ни разу еще Олимпиаду не доверяли ни мусульманской, ни постсоветской (за исключением бывшей метрополии, России) стране. Казахстан казался почти идеальным кандидатом на то, чтобы в его лице поощрить обделенных.
Русифицированный сильнее, чем любая другая ССР к востоку от Каспия, Казахстан в независимой своей ипостаси смотрелся европеизированным, светским, менее других озабоченным агрессивным национальным строительством (русский язык в нем имеет официальный статус) и укреплением традиционной духовности в хиджабе и с бородой.
Хватало у Казахстана и Алма–Аты козырей помимо политических и политкорректных. В Пекине для белой Олимпиады маловато белизны, то бишь натурального снега. Климат в нем субтропический, а до горнолыжных трасс пилить и пилить. До горного кластера Чжанцзякоу — добрых 200 км (почти как от Риги до Даугавпилса — полстраны по нашим масштабам). Никогда еще спортсменам не приходилось так далеко уезжать от столицы Игр. Зато в презентации Алма–Аты, сделанной для МОК, звучал слоган "Настоящий снег, настоящие горы, настоящие зимние Игры".
В общем, в 2015 году сказанные на презентации казахской заявки слова о том, что "выбор Алма–Аты — не риск, а возможность", звучали довольно убедительно.
Произнес эти слова тогдашний премьер–министр Казахстана Карим Масимов, влиятельнейший политик, соратник Нурсултана Назарбаева. 5 января 2022–го Масимова, возглавляющего на тот момент Комитет национальной безопасности (главную спецслужбу страны), президент Токаев отправит в отставку. А день спустя экс–премьера заключат под стражу по обвинению в государственной измене — фактически объявив главным виновником январских беспорядков.
Король Севера, звери дикого Юга
Общеизвестна шутка, ходившая в Советском Союзе сорок с лишним лет назад: вместо ожидавшегося в 1980 году наступления коммунизма в Москве будут проведены Олимпийские игры. Вместо Олимпийских игр в Казахстане в начале 2022–го имели место события, тоже прогремевшие на весь мир. Причем наиболее беспощадным и кровавым бунт был как раз в несостоявшейся спортивной столице — Алма–Ате. Парадокс в том, что в столице государственной, Нур–Султане, — там, где квартирует власть и где ее, по логике, должны атаковать недовольные — и близко не наблюдалось ни таких страстей, ни таких жертв.
Среди того нового, что мы узнали, иногда помимо своей воли, про неблизкую азиатскую страну в минувшем январе, оказались сведения о непростых взаимоотношениях казахстанского севера и казахстанского юга. "Двустоличность" — явление, знакомое по множеству государств. Ближайший во всех смыслах пример — Россия с ее многовековым соперничеством старой и новой столиц (причем этим эпитетом они, как и административными функциями, тоже менялись).
В нынешнем Казахстане на удивление буквально воспроизводится оппозиция "Москва — Петербург" имперской поры.
Первый президент страны Назарбаев перенес ее административный центр из теплой, зеленой, уютной Алма–Аты в тогдашнюю захолустную, продуваемую ледяными степными ветрами и застроенную сирыми хрущобами Акмолу (недавний Целиноград) в 1997–м. Демонстративным своеволием жест этот очень напоминал когдатошнее перемещение столицы российской в ингерманландские болота. Причем в обоих случаях самодержавный правитель переезжал в места, во–первых, мало приспособленные для строительства городов, ведения хозяйства, комфортной жизни, а во–вторых, не совсем свои. Стремление ногою твердой стать там, "где вас раньше не стояло", руководило и Петром Алексеевичем, и Нурсултаном Абишевичем — только первый, в отличие от второго, признавал это открыто.
Петербург был провозглашен российской столицей в 1712–м, но еще девять лет, до подписания Ништадтского мира, находился на формально шведской территории; а главное — устье Нивы испокон веков давало приют убогому чухонцу, а не гордому внуку славян. Говоря о причинах судьбоносного назарбаевского решения, только придворные комментаторы не называли стремление навеки "застолбить" населенный русскими север страны; все прочие упоминали его одним из первых. Из СССР Казахстан выходил единственной республикой с титульной нацией, находящейся в меньшинстве. В целом по республике отрыв русскоязычных был небольшим, а вот на ее севере — решительным.
"Увы! Как скучен этот город своим туманом и водой!../ Куда ни взглянешь, красный ворот, как шиш, торчит перед тобой", — брюзжал теплолюбивый москвич Лермонтов в адрес города чиновников и полицейских (это у их мундиров был красный ворот). Добавляя: "И что у нас зовут душою,/ То без названия у них!.." Нынешние теплолюбивые алмаатинцы, от фрондирующих студентов до казахских патриотов–почвенников, недолюбливают холодный во всех смыслах Нур–Султан, город чиновников и силовиков, ровно за то же самое: за "закон на лбу людей", за прагматизм и приспособленчество жителей, за отсутствие национального духа и человеческой душевности.
Петр Вайль писал, как в начале октября иностранные гости казахстанского кинофестиваля прилетели из старой столицы в новую: расслабленные либералы как были — в легких пиджачках, лишь сметливый патриот Николай Бурляев захватил толстое пальто и шапку. Первые на морозном ветру окоченели до полусмерти:
в Евразии все сурово — и нравы, и власти, и климат.
За пару часов лету здесь можно, не пересекая госграницы, перенестись из лета в зиму, от подножий высоченных гор в ровную, как стол, степь, из шумной восточной толкучки — в сибирское безлюдье. На крайнем юге страны, где находятся два из трех казахстанских миллионников Алма–Ата (крупнейший город страны) и Шымкент (третье место), в теплых зеленых предгорьях, — столпотворение, как на любом плодородном пятачке в Центральной Азии. На севере, на плоской голой равнине с резко континентальным климатом и перепадами температур от летних плюс сорока до зимних минус пятидесяти, — пустота. Веками эти гиблые края не были по–настоящему не нужны никому, никто тут не обосновывался, не обустраивался, не возводил городов. Лишь проходили торговые караваны да прогоняли свои отары кочевники. В 1830–м ветеран Бородина подполковник Федор Шубин построил на берегу Ишима маленькую крепостишку, казачий форпост Акмолинск — для защиты Южной Сибири от набегов подданных кокандского хана.
Так бы и остался он затерянным захолустьем — если б не череда тиранов, самодуров, автократов, делавших подвластные им бескрайние и пустые евразийские просторы полем собственных экспериментов. Население Акмолинска — Целинограда — Нур–Султана росло путем организованного массового завоза людей: в сталинские лагеря, на хрущевское освоение целины, в назарбаевскую новую столицу. В 21 веке в бурно отстраиваемый по высочайшему велению город потянулись госслужащие, бюджетники: работать в департаментах, охранять власть. Тем временем в Алма–Ату, всегда нуждающийся в рабсиле мегаполис, ехала из окрестных сел не говорящая ни по–русски, ни тем более по–английски молодежь — вкалывать на низкооплачиваемой работе, костерить власть, ментов, буржуев.
Понятно, почему в январе 2022–го южная столица стреляла, жгла и громила, а северная сидела тихо. Да, в Алма–Ате протестующих еще и напрямую провоцировали (подгоняя те самые легковушки с багажниками, полными "калашей", о чем так много говорилось) — но не случайно их провоцировали именно тут, а не на севере.
"За пару часов лету здесь можно, не пересекая госграницы, перенестись из лета в зиму, от подножий высоченных гор в ровную, как стол, степь, из шумной восточной толкучки — в сибирское безлюдье".
"В Евразии все сурово — и нравы, и власти, и климат".
Астана там правит бал
На момент написания статьи название Нур–Султан хоть и практически исчезло из речи казахских чиновников, в документах остается. Если столицу опять официально переименуют, это будет уже пятый "ренейминг" в не столь долгой городской истории.
Каждый раз смена названия символизировала смену вех и перемену участи. В 1961–м, на пике правления Хрущева, затеявшего освоение целины, Акмолинск стал Целиноградом, столицей вновь образованного Целинного края, склеенного из пяти казахстанских областей. После отставки Никиты Сергеевича край почти тут же расформировали — но бывший заштатный городишко, обзаведшийся суперзаводами сельскохозяйственных машин и кварталами панельных новостроек, успел сильно вырасти в размерах и в статусе.
В 1992–м в свете обретения республикой независимости Целиноград вместе со множеством других сменил русское имя на казахское. За последующие тридцать лет процент его русских жителей упал с 54 до 12, а процент казахов вырос с 18 до 80.
В 1998–м новую столицу избавили от непрезентабельного названия Белая могила: Акмола. Поначалу филологи еще суетились, предлагая более солидные трактовки древнего топонима ("Белая святыня" и т. п.) — но в итоге было решено освободить строящийся мегаполис будущего от лингвистических двусмысленностей. Чистой идее, воплощенной "посреди нигде" в бетоне футуристических сооружений, соответствовало абстрактное понятие, не ассоциирующееся с историей и географией: Астана, столица вообще.
В "могильное" пятилетие население города непрерывно снижалось — в столичные двадцать лет выросло почти в четыре раза, перевалив за миллион.
Чехарда со слегка завуалированным именем елбасы ("лидер нации"), сначала всесильного, потом бессильного, подкосила экспортный имидж страны, сконцентрированный в столичных небоскребах. За просвещенным евразийством, устремленным в будущее, обнаружился несомненный и неизменный в веках Восток — с ханским всемогуществом и дворцовыми переворотами, с льстивостью и коварством придворных, с баснословным богатством меньшинства на фоне бесправия и бедности большинства.
Столица с ее бетоном и мрамором, зеркальным и золотым сверканием, высотками и шатрами, шарами и пирамидами, безусловно, производит мощное впечатление — вот только зачастую не совсем то, на которое рассчитана. "Умышленные" города, созданные по распоряжению одного человека, построенные по единому плану, бывают гармоничны и стильны — взять хоть тот же Петербург. Но именно единство стиля помогает принять выраженную в этих городах идею. Какой видел Петр основанную им империю? Такой же, как Петербург — европейской. Что ставили во главу угла отцы–основатели США, строившие столицу своей молодой страны с нуля на Потомаке? Демократию и право — оттого Вашингтон так навязчиво отсылает к античности, давшей нам современное представление о демократии и праве.
Но поди сформулируй идею, воплощенную в столь же "умышленном" Нур–Султане. Казахстанская столица сбивает с толку разудалой эклектикой. Речь в основном о левобережье Ишима — если на правом берегу еще теплится память о досоветском и советском прошлом, то левый в назарбаевскую пору стал площадкой безоглядных экспериментов.
Здесь соседствуют гигантская палатка Нормана Фостера (торгово–развлекательный комплекс Хан–Шатыр — самое большое натяжное сооружение в мире), копия московской сталинской высотки (жилой комплекс "Триумф Астаны"), оперный театр, напоминающий то ли о Парфеноне, то ли о заводских ДК 1940–х, президентский дворец "Акорда" — эдакий модернистский параллелепипед с классицистскими колоннами, голубым самаркандским куполом и золотым шпилем. Сверкает золотом на стометровой высоте шарообразное навершие монумента "Байтерек"; в шаре, приводящем на ум светомузыку и дискотеки, — смотровая площадка.
Вообще изобилие простых геометрических форм в сочетании с циклопическими размерами и впечатляет, и смущает в столице едва ли не сильнее всего.
Игрушки, мячи, кегли, только увеличенные в десятки тысяч раз — по городу гуляешь как по великанской детской. Пока до тебя не доходит, это она и есть, что перед тобой не столько свидетельство процветания и витрина успеха — сколько памятник по–детски необузданной прихоти, не считающейся ни с затратами, ни с логикой. Памятник по–детски неограниченному самоутверждению. Образ будущего оказывается символом типично восточного хождения времени по кругу. Наводит на мысль не о прогрессе, а о самом что ни на есть архаичном абсолютизме.
Продолжение ЗДЕСЬ