Украинская война спровоцировала не только попытку отмены русской культуры в мировом масштабе, но и внезапный ренессанс русскоязычной поэзии. Что понятно: стихи — самый оперативный и эмоциональный отклик на тектонический сдвиг реальности.
Ренессанс этот стал тем более заметен, что поэзия давно и, казалось, безнадежно ушла на дальнюю периферию общественного интереса. Проза тоже далека от его центра, но имена хотя бы некоторых современных писателей (хотя бы Акунина и Глуховского) слышали очень многие. Современных русских поэтов знают почти исключительно их коллеги. Вот и имя Оксаны Васякиной даже более–менее следящей за культурными новинками публике до прошлого года не говорило ничего.
Зато когда поэтесса Васякина опубликовала книгу прозы "Рана" (с изрядной натяжкой названной издателями романом), когда эта книга попала в финалисты и в лауреаты нескольких крупных премий, автора "Раны" стали представлять как "рок–звезду отечественной литературы" (русской то бишь).
Удачливым прозаикам–дебютантам знакома "проблема второго романа": когда не знаешь, что написать, чтобы не обмануть уже возложенных на тебя надежд. Васякина этих мучений избежала, начав прозаическую карьеру не с романа, а с целого триптиха. "Рана" была первой его частью, меньше чем через год вышла вторая — "Степь". Объединены книги не сюжетом — сюжет в обеих довольно условный — а схемой построения.
В подчеркнуто автобиографической "Ране" рассказчица ездила по России с урной, в которой находился прах ее умершей от рака матери. В "Степи" она же ездит по России с отцом, что скоро умрет от СПИДа. Поскольку перед нами триптих, нас еще ждет знакомство с теткой автора и с симптоматикой туберкулеза.
Живых и здоровых родственников в герои Васякина не берет: и "Рана", и "Степь" — воспоминания–размышления о дорогих ей (каким бы сложным ни было отношение рассказчицы к своим родителям) покойниках. В обоих текстах важную роль играет дорога. При этом сделаны они все–таки по–разному: если в "Ране" рассказчица больше всматривалась в себя, размышляя, как покойная мать на нее повлияла, то в "Степи" она в основном глядит на мир — на ту самую степь — из кабины грузовика, управляемого отцом–дальнобойщиком.
Во второй книге Васякина тщательно добивается эффекта присутствия: сажает читателя в ту же кабину, показывает ему дорогу в режиме реального времени — даром что действие происходит в девяностых. Время здесь важно не менее места: это книга о девяностых, о России, о том, что смерть — в точности по знаменитому эпиграфу к Набокову — неизбежна.