В наше время сложился стереотип: российская нефть — это Сибирь. Самотлор, Уренгой, Когалым — эти названия понятны без дополнительных пояснений. Но так было не всегда. И в 60-е сибирскую нефть чуть было не закопали.
Ещё в 40-е считалось, что особых перспектив у Западной Сибири как нефтеносного района нет. Кавказ оставался ключевым нефтяным регионом СССР, но правительство смотрело в будущее и планировало развернуть новую нефтяную базу в Поволжье и на Урале.
По приказу Иосифа Виссарионовича
Эта программа привела к открытию нефтяных месторождений в Татарстане, а вот на Сибири поставили крест. Профессор Кудрявцев, руководитель авторского коллектива монографии, сводившей воедино итоги изысканий, припечатал: "Можно без колебаний заявить, что шансов на быстрое обнаружение промышленной нефти гораздо больше в Кузбассе и Минусинской котловине, чем в Западно-Сибирской низменности".
Окончательно останавливать поиски не стали. Однако внимания Сибири уделяли минимум. В конце 40-х Сталин утвердил программу по бурению базовых скважин. На Урал и Поволжье полагалось 12 участков, на предгорья Кавказа — 15, в Закавказье — 11, на Русской плите — 31, а в Западной Сибири — 5. Ещё по четыре — в Восточной Сибири и Приморье. В итоге лучшие месторождения удалось найти вовсе не там, где ожидали.
Зимой 1952 года в Берёзово нынешнего Ханты-Мансийского округа приехал геолог Александр Быстрицкий. Ему было чуть за сорок, геологом он служил с 1937 года с перерывом на войну. Быстрицкий прибыл старшим геологом в партию опорного бурения, на нём лежала вся организация процесса: база, приготовление материалов, собственно бурение.
Новый руководитель оказался норовистым. Проектом уже было определено место закладки буровой, но Быстрицкий своей волей перенёс его. За это самоуправство ему успели объявить выговор, но внезапно оказалось, что геолог открыл месторождение. Причём, если бы скважину бурили в изначально запланированной точке, она бы не дала ничего кроме воды.
Бурение заняло год, геологи углубились на 1344 метра, и в итоге оказалось, что скважина перспективна. Однако на этом этапе всё чуть не погубила общая инерция мышления. Планы бурения на 1952–1955 годы по-прежнему предполагали ведение работ в Западной Сибири по остаточному принципу. Берёзовское открытие считали аномалией местного значения.
И поначалу так оно и выглядело на деле. Бригады бурили всё новые и новые скважины, но всюду находили только воду. В Москве пожимали плечами: очевидно, все эти поиски просто авантюра. На этом этапе толкачом проекта поисков нефти в Сибири выступил Юрий Эрвье, руководитель Главтюменьгеологии.
Эрвье был уверен, что нефть пока не нашли только потому, что недостаточно тщательно искали. В 1959 году Эрвье вызвал одного из лучших буровых мастеров СССР, Семёна Урусова, и направил его под посёлок Шаим: "Там обязательно должна быть нефть". В 1960 году работы у Шаима начались.
"Охота на слонов"
Споры закончились: стало ясно, что нефть в Западной Сибири не просто есть — геологи присутствуют при создании новой опоры для всей промышленности СССР. Теперь они уже более-менее представляли, где искать, чтобы найти нечто грандиозное, и весной 1961 года вскрывают Мегионское месторождение — одно из крупнейших и по сей день.
То, что началось дальше, один из журналистов назвал "охотой на слонов" — крупные месторождения нефти и газа пошли каскадом. В 1965 году геологи вытащили главный приз — Самотлор, месторождение из первой десятки в мире, первый фонтан — тысяча тонн за сутки.
Западная Сибирь — не самое уютное место для жизни. Климат жёсткий, многие места девственные, просто первобытные, ближайшее жильё могло быть в сотнях километров от скважины. Добраться до места работы чаще всего оказывалось испытанием. Строить что угодно среди болот и вечной мерзлоты — сложнейшая задача, жить и работать там — подвиг. Так что неудивительно, что нефтяников чествовали почти как космонавтов.Фактически за брежневское время в Сибири построили целую страну с городами, промышленностью, инфраструктурой — всем необходимым.
