Нас обманывает правительство, банки, политики, супруги, коллеги… Так устроен этот мир, ничего не поделаешь. Так почему же обнаружение того факта, что родной ребенок позволил себе солгать, вызывает такую бурю эмоций. «Как он мог?! - вопрошают потрясенные родители. - Мы что, плохо его любили? Или, наоборот, избаловали?».
Ну почему-почему… Потому. Возраст у него такой. И некоторые попутные обстоятельства.
Случай из практики
«Она патологическая лгунья! Вы можете ее продиагностировать? У нее наследственность или что? Я уже что только ни делала, и наказывала, и била, и рот мыла с мылом - ничего не помогает! Смотрит в глаза и продолжает врать!».
Женщина почти кричит, потом ее голос срывается, и она начинает всхлипывать. Я не успела пока ничего спросить, только успела предложить садиться - и из женщины полилось.
«Она выдумает все: где была, что делала, с кем дружит, чем их кормили в саду. Какие-то замки, заколдованные принцессы, мальчик, с которым она целовалась, что папа приехал за ней на машине, а вместо двигателя у нее дракон. Нет, вы скажите - это шизофрения? Зачем она это все? Чего ей не хватает? У нее все есть, мы ее любим, все ей покупаем, водим… Как отбить это идиотское вранье?»
Вот, появились уже какие-то факты. Девочка садовского возраста (5,5 лет, как потом выяснилось), полная семья. И она не врет, она ФАНТАЗИРУЕТ. Ничего особенного, обычные придумки маленьких девочек о розовых пони и замках. Я бы напряглась, скорее, если бы этих историй не было. Что ж маму-то так штормит? Ведь она рассказывает так, как будто поймала дочь на расчленении котяток. Бьет малышку и моет ей рот с мылом - что же это за воспитательные меры такие?..
Женщина слегка успокаивается, делает несколько длинных судорожных вдохов-выдохов.
«Мне таких трудов стоило вырваться… Из той нищеты, из той грязи, в которой мы жили, отец сел за убийство по пьяни, мама дралась очень, могла прям на пол повалить и ногами топтать. Ни за что, просто потому, что настроение плохое или я двойку принесла. Я очень старалась. Братика защищала, но его мать не так лупила. А потом я встретила Игоря, в клубе, он сказал: «Ты такая красивая, у меня сердце замирает, когда я тебя вижу». Ну и все, мы поженились, это было такое счастье! У него тоже семья та еще, отец бывший военный... Игорь в 14 лет сбежал, поступил сам в училище, где общагу давали. А теперь у него свой бизнес, фирма, контракты по всей Европе.
Вот я и не пойму, чего Юля моя сочиняет! У нее же всё есть, всё-всё-всё, я о таком даже не мечтала! Да меня мать убила бы просто, если бы я хоть заикнулась о том, что стану актрисой».
Тут надо заметить, что девочку отдали учиться в профессиональную хореографическую студию, шесть дней в неделю по три часа, растяжки, станок. То есть, похоже, идея блистать на красной дорожке Голливуда не такая уж беспочвенная и мамой (хоть и бессознательно) поддерживаемая.
И все же, спрашиваю я, о чем таком криминальном врет 5-летняя Юля? Что именно бесит?
«О другой жизни, - не задумываясь отвечает молодая женщина. - Как будто она не она, а принцесса. И еще я очень боюсь, что она воровать начнет. Недавно из садика принесла кольцо - золотое, с камнем. Сказала, мальчик подарил. Я так ее отлупила, думала, она у воспиталки стащила. Понесла кольцо возвращать, чуть со стыда не сгорела, а оказалось, что правда мальчик подарил, его мать разрешила взять «для помолвки». Они ж там свадьбы каждый день играют. Тоже бесит».
В этот момент сквозь прекрасные черты молодой женщины проступает искаженное злобой лицо пропитой мегеры, ненавидящей себя, своих детей, весь этот мир, который так жесток к ней. Спрашиваю:
- Оксана, вот это сейчас кто говорил? Про бесит и воровать?
- Мать моя?... Да? Почему-то она больше всего боялась, что я воровать начну. Не знаю почему. Может, замечала, какими глазами я смотрю на других девочек, у которых и колготки белые, и рюкзак, и пенальчик с бабочками. У меня же все было от добрых людей, старое, страшное, куртку носила материну лет пять подряд, со второго класса по седьмой. Ух, как она злилась, когда я из нее выросла!
Постепенно, из всхлипываний, из зажатого кулаком рта, из странного сочетания модельной внешности и сиротской одежды, проявляется история умной, красивой и очень убитой девочки, которой не повезло - тот самый случай с Гадким Утенком. Была бы она как все девочки в том ее городке: низенькая, крепенькая, горластая. С матерком, легко, махнуть стакан портвешка, легко завалиться с соседом-одноклассником, принести в подоле, терпеть побои пьяного мужа и самой махать сковородкой, когда он трезвый. Но она родилась высокая и тонкая, тихая, «слишком нежная», как говорила бабка.
Книги, редкие кинофильмы про «красивую жизнь», какая-то на биологическом уровне непереносимость грязи. Как было со всем этим выживать? Как-как - уходить в фантазии. О прекрасном принце, который увезет в свою прекрасную страну, о волшебном замке, о милых, воспитанных, хорошо образованных детках…
К слову сказать, сила желания Оксаны была такова, что она исполнила буквально все: не замок, но огромная квартира, большая белая машина, похожая на океанский лайнер, ребенок в частном садике, дорогом. Все сбылось.
Только вот дочь, зараза, врет. Не хочет быть милой девочкой в платье с оборочками.
Очень осторожно, тщательно подбирая слова, я начинаю объяснять Оксане разницу между «лгать» и «фантазировать», говорю о воображаемом друге, о том, что маленькие дети не умеют манипулировать, хотя и могут сильно выбешивать родителей.
Потом я меняю тональность и очень строго, увесисто и авторитетно запрещаю бить малышку. Объясняю, какой вред при этом наносится психике, как это калечит душу - причем обоих, и того, кто бьет, тоже.
Тут Оксана снова заливается слезами и сквозь рыдания слышно «Вот хоть бы раз!.. Хоть бы кто!.. Никогда!». Понятно, что она переживает сейчас собственную беззащитность, ужас ребенка, которого можно забить до смерти, и никому не будет дела до того. Соседи же знали про ее мать, в школе тоже. Но никто не вмешался, не защитил. Мало того, и сейчас мать может в любой момент приехать без предупреждения, потому что «я мать, я тебя вырастила, имею право». И она уступает, потому что и правда же - мать.
Очень тяжелое переживание. Выплакавшись, Оксана вдруг садится очень прямо и говорит, отбивая слова кулаком по коленке: «Я не буду больше быть Юлю. Никогда».
Опять плачет. Господи, сколько же лет она держала в себе это море слез. Вот совсем некому было их принять, когда пыталась поделиться хоть с кем, люди пытались отвлечь: «Ой, да ладно, о чем тут вспоминать, сейчас-то все хорошо…». Потому что находиться рядом с таким чудовищным насилием невыносимо. Сделать-то и правда ничего нельзя, а просто «быть рядом» у нас не принято. Может, под пьяную лавочку и получилось бы, но ни Оксана, ни Игорь не прикасаются к алкоголю, помня о своем детстве.
В конце концов, совместными усилиями, мы приводим Оксану в какое-то подобие порядка. Пьем водичку, делаем специальные дыхательные упражнения, пытаемся сформулировать, что получилось в мокром остатке. На столике перед Оксаной высится гора скомканных плакательных салфеток. «Внутри как будто вот на столько же стало легче и свободней», - вдруг говорит она, указывая на эту гору.
Мы еще раз повторяем выводы: фантазировать в детстве - хорошо и правильно, бить детей нельзя, плакать можно и нужно. Договариваемся о продолжении терапии. На прощание Оксана обещает вспомнить, о чем мечтала в детстве, и рассказать об этом Юле. Чтоб она не думала, что все врет.
Катерина Демина