"Если не попало в голову, то ничего страшного"
Ветераны уходили буквально на глазах. Автору этих строк не забыть случай трехлетней давности. 19 марта 2018 года я вышел из своего дома в даугавпилсском районе Гаек по делам — и почему–то решил пойти не обычным своим путем, а через близлежащий скверик. В сквере увидел пожилую женщину, придерживавшую за плечи сидящего на скамейке старика, а он с закрытыми глазами заваливался на спину. Сразу же набрал скорую, помогал держать старика, считая томительные секунды… Реанимационная бригада прибыла очень быстро. Увы, помочь уже было нечем — человек умер.
Это был Владимир Степанович Волков, 96 лет, ветеран войны — некогда защищал Москву, участвовал в знаменитом параде 7 ноября 1941 года. Служил в разведке, освобождал Минск, Гродно, Молодечно, Вильнюс, Каунас, Мариямполе. В последний месяц жизни у него было два сердечных приступа — третий стал роковым. Я хорошо знал многих из городской ветеранской организации, сделал в свое время с ними немало интервью, но вот с Волковым побеседовать как–то не довелось. Теперь уже и не доведется…
А годом раньше, в 2017–м, не дожив день до праздника 9 мая, умер Иван Николаевич Терехов. Вот с ним я был знаком очень хорошо и неоднократно с ним беседовал. Он родился 8 декабря 1920 года в Белоруссии, селе Березки Хотинского района Могилевской области, в крестьянской семье. В силу ряда обстоятельств остался беспризорником, бродяжничал — и воровал и попрошайничал, чудом пережил голод начала 30–х. И как–то раз в Донецке (тогда Сталино) заведующий одним местным магазинчиком взял парнишку к себе лоточником. Юный Ваня ходил с лотком по улицам Сталино. Предлагая свой товар скучающим пассажирам на железнодорожном вокзале, он бойко говорил: "Есть папиросы, спички, колбаса, пара яичек! Папиросы — полтинник пачка!" Полученные деньги к концу дня сдавал в магазин, там же запасался новой партией товара.
Вновь поступил в школу, а затем и в торгово–товароведческий техникум, где отучился три года, получил среднее образование. После этого Иван поднялся в должности от рядового продавца до заведующего магазином. Когда его призвали на службу, то направили на Балтийский флот. О первых днях Великой Отечественной рассказывал он так:
— Нас погрузили на катера, на баржи и высадили на остров Пуккио в Выборгском районе. Вот вскоре после этой высадки и состоялось мое боевое крещение. 28 июня финны начали штурмовать остров. Помню, идем мы с моим приятелем Иваном Каблучко в штаб — а тут финны артналет устроили. Бьют, видимо, из стотридцаток. Я ору: "Ванька, твою мать, скорей прячься в воронку — второй раз в одно и то же место снаряд не попадает!" Добрались до штаба, комиссар спрашивает: "Страшно?" Я ему: "Конечно, жить–то хочется…" На островах мы продержались до августа. К тому времени пришли сведения, что финны отрезали нас от своих аж на сто километров. Мы готовились к прорыву с боем на "большую землю". Батарею подорвали, заранее собрали все, что могли вывезти.
Терехов до конца жизни вспоминал своего сослуживца Аркадия Леонтьевича Ермошина, парня 21 года от роду.
— В одном из боев нас окружили. Трое нас было — я, Ермошин и еще один наш боец. Деваться вроде некуда. Всюду обстреливается. Над головой летает самолет, корректирует огонь вражеских батарей, гад. Нам кричат по–русски: "Сдавайтесь!" Аркадий достал пистолет, оставил себе пару гранат — одну из них противотанковую — и как старший пулеметного расчета приказал нам уходить: "Отходите, ребята, я прикрою". Только мы отошли метров на пятьдесят — за спиною раздался грохот, и земля упруго качнулась под ногами, словно люлька. Ошибиться было невозможно: так могла рвануть только противотанковая…
Потом была эвакуация в Кронштадт. Пока добирались на барже, всю дорогу обстреливали финны. И вот Терехов в Ленинграде. Там ему довелось пережить и жуткие авианалеты, и голод. Как вспоминал Иван Николаевич, через некоторое время после начала блокады на горожан было страшно смотреть: те, кто еще был жив, напоминали скелеты, обтянутые кожей, — одно слово дистрофики.
— Сам я находился на передовой, в артиллерийской разведке — и нас кормили чуть получше, чем горожан, у нас работали полевые кухни. В одном из боев ранили — мы тянули связь, и меня подстрелил немецкий снайпер. Однако я отделался достаточно легко. У нас смеялись: "Если не попало в голову, то ничего страшного — остальное заживет как на собаке". В нашу обязанность входило установление местонахождения батарей противника. Для этого мы периодически отправлялись во вражеский тыл, измеряли звуки выстрелов их орудий по специальным приборам. После того как точные координаты необходимого квадрата окончательно рассчитывались и отправлялись в штаб, туда стреляла наша артиллерия…
Блокаду сняли 27 января 1944 года. Терехов вспоминал, как целые сутки лежал на льду под Петергофом и корректировал огонь советской артиллерии. Позже его 1–я морская гвардейская краснознаменная морская бригада выдвинулась на Таллин, затем с боями вступила в Латвию. Конец войны Иван Николаевич встретил в Лиепае, будучи в звании старшины, — в нем и демобилизовался. К тому времени приехала его невеста Клавдия, и они провели церемонию бракосочетания в лиепайском Доме флота. Потом прожили 63 года вместе, вырастили троих детей. Терехов работал в горкоме в Лиепае, потом перебрался в Даугавпилс, где трудился заместителем начальника городской милиции. Выйдя на пенсию, не смог усидеть дома — преподавал в профтехучилище при городском заводе химического волокна.
Был он жизнелюбец, даже в старости сохранял скептический и насмешливый склад ума. А в 2017–м слег, подхватил пневмонию и угодил в больницу, вернуться из которой ему уже было не суждено…
"Можно сказать, повезло"
2 марта 2017 года ушел из жизни Марсалий Алимпиевич Иванов. Родился он в Даугавпилсе 2 мая 1926 года. Здесь же пошел в школу–восьмилетку, а по ее окончании — в железнодорожный техникум. Два года отучился. В 1944–м город освободили советские войска, и Марсалия мобилизовали в 311–ю дивизию. На склоне лет он мне рассказывал о начале своей воинской службы:
— Хорошо помню, как мы пешком топали в призывной пункт в Ерсике: там сводили в баню, обмундировали — и началась моя военная жизнь. Непосредственное участие в военных действиях тоже не заставило себя ждать — то лето запомнилось мне на всю жизнь. Под Елгавой вызывает нас к себе командир: "Ты из Даугавпилса?" — "Да". — "Лодкой умеешь управлять?" — "Умею".
Марсалий Алимпиевич оказался среди тех, кто на лодках переправлял бойцов через Даугаву. Возить солдат пришлось до самого утра — солдаты высаживались на берег и растворялись в темноте.
— Выяснилось, что у немца на том берегу имелась огневая точка. Правда, он пытался бить по нам еще ночью, но из–за темноты его огонь был неприцельным. Но когда пейзаж озарился светом, фриц сразу же попытался взять нас на мушку. Моя лодка плыла под градом пуль, и, естественно, долго так продолжаться не могло — меня ранило в ногу. Можно сказать, еще повезло, ведь некоторые из бойцов, которых я вез, вообще расстались с жизнью. Кое–как добрались до берега, и там я сразу свалился на песок. Гитлеровец тут же перенес огонь на другую нашу лодку и на третью. Ну а я пролежал весь день. Меня нашли товарищи, помогли добраться до безопасного места, дали сухой паек. Подошел следующий вечер. Командир говорит: "Кто живой, садитесь в лодки — поплывем обратно на тот берег". Поплыли, добрались благополучно. Там ожидает санитар — подхватил меня, взвалил на плечи и потащил. Посадили в машину и повезли в госпиталь в Нерете, где я и остался на лечение. Впрочем, по мере того, как развивалось наше наступление, госпиталь следовал за линией фронта и постепенно добрался до Мажейкяя. Там меня и выписали.
После выздоровления Марсалия направили в 1152–й гвардейский Ордена Кутузова полк, являвшийся частью 344–й дивизии, — он вошел в расчет "сорокапятки". Принимал участие в дальнейшем наступлении, а затем и в блокаде вражеской группировки, угодившей в Курляндский котел. После войны нес службу в Туркестанском военном округе, а в 1948 году попал под печально знаменитое ашхабадское землетрясение, обернувшееся для Иванова травмами и вторым попаданием в госпиталь.
Демобилизовали его в 1950 году — и Марсалий Алимпиевич сразу вернулся в родные края, поступил на работу на Локомотиворемонтный завод в Даугавпилсе. Затем женился, пошел учиться на шоферские курсы, устроился по специальности. Своими руками построил себе домик, куда и переехал вместе с семьей. На пенсию вышел в 1986 году…
"Обычная жизнь для моего поколения"
Федор Ефимович Конторович умер в Даугавпилсе 7 ноября 2014 года, прожив длинную, до 93 лет, жизнь. Что характерно: хотя познакомился я с ним за полгода до его смерти, он и в глубокой старости сохранил совершенно ясный ум и чувство юмора. Родился он 14 июля 1921 года в Белоруссии — в местечке Узда Узденского района Минской области. Там окончил четыре класса начальной школы, затем перешел в семилетку, которую потом продлили и до восьмого класса. В 1937–м его взяли учеником в автобазу "Леспромхоза", где он помогал в мастерских, а в 39–м отправили в Гомельскую область на шестимесячные курсы шоферов при Наркомате лесной промышленности. В июне 1940–го Конторовича призвали в армию и определили в 305–й ПАБ (пушечно–артиллерийский полк), базировавшийся близ Житомира. Нес обязанности шофера, возил офицеров.
В день начала войны вражеская авиация разнесла место основной дислокации полка бомбами. В середине июля во время отступления Конторович попал под ужасную бомбардировку — в тот момент, когда вел "эмку", сидя рядом с майором Яценко. Конторович остановил машину и крикнул майору: "Быстро выбегайте!" Сам же рванул дверцу и ринулся наружу, отскочив на несколько метров, припал к земле. Когда вражеская авиация улетела, поднялся, глядит — у "эмки" лежал убитый командир, полголовы осколком снесло…
После гибели Яценко Конторовича перевели в батарею "орудийным номером". Отступление продолжалось вплоть до самого Днепра, на берегу которого Юго–Западный фронт временно и стабилизировался. Конторовича вновь перевели на автомобиль, но теперь он уже стал водителем грузовика — возил в основном снаряды. Первую в своей жизни награду — медаль "За боевые заслуги" — молодой боец получил в январе 1942–го.
Как одно из самых страшных испытаний в своей жизни Федор Ефимович вспоминал участие в Харьковской операции в мае 1942–го.
— К удару, который начался ранним утром 12 мая с трехчасовой артподготовки, подключили три большие армии — 6–ю, 57–ю и 9–ю. Наша пехота и танки устремились вперед, и вскоре передовые части достигли так называемой Холодной Горе на окраине Харькова. Вдруг днем 18–го мы с удивлением увидели, что наши подразделения отступают в обратном направлении. А ближе к вечеру налетели вражеские корректировщики и сбросили листовки. В них было написано: "Ваши армии окружены, сдавайтесь в плен!" Там же содержалась карта, наглядно демонстрировавшая, в каком направлении двигаться, чтобы сдаться. Враг обрушил на нас всю мощь своего оружия — долбали так, что часами невозможно было оторвать голову от земли. Вокруг расстилалась лишь голая степь, не дававшая ни малейших возможностей для укрытия. Потери среди наших оказались просто неимоверные, многие командиры погибли. К началу июня остатки наших армий оказались согнаны на ничтожной территории не более тридцати квадратных километров. Казалось, ситуация совершенно безнадежная…
О том, как он с товарищами выходил из окружения, Конторович рассказывал бесстрастным голосом:
— В расположение нашей части приезжает легкий танк, из которого выходит раненный в ногу подполковник. Выходит и спрашивает: "У вас здесь найдется врач или санинструктор?" Медик разрезал ему брючину, обработал рану, сделал перевязку. Полковник велел своему адъютанту собрать бойцов — всех кого можно. Люди столпились вокруг небольшой сопки, стоя на которой, он сказал: "Каждый может сделать свой выбор самостоятельно. Кто пожелает, тот может выйти к немцам и сдаться. Но кто верит в нашу победу, должны сражаться и с боем выйти из окружения. Сколько прорвется — столько и прорвется. Поведу колонну я. Раненых — на машины".
Большинство решили вырываться любой ценой. К вечеру начали готовиться к бою: нужно было спешить, ведь летняя ночь короткая. Двинулись. Накануне я получил контузию от разорвавшейся бомбы, из уха шла кровь, боль была ужасной. С этой болью я и выходил из вражеского котла. Первое кольцо окружения мы как–то прорвали, хотя и с огромным трудом. Враг обрушил на нас сосредоточенный огонь сотен стволов. Однако второе кольцо оказалось еще более прочным, они расстреливали нас из минометов. Естественно, очень многих мы в ту страшную ночь потеряли. Но вырвались! Стало посвободнее, обстрел утих. Но мы продолжали идти максимально быстрыми темпами, чтобы успеть быстрее добраться до Северного Донца. И так получилось, что мы вышли прямо в затылок к переднему краю гитлеровцев. Они оказались в ловушке, зажатые между нашими подразделениями, словно начинка в бутерброде. Прежде чем они опомнились, мы расправились с ними быстро и решительно — буквально всех положили. Расстреливали гитлеровцев в упор, рубили их саперными лопатками. Потом переправились через Донец, начали перегруппировываться.
…Потом в жизни Конторовича было участие в Сталинградской битве, освобождение Донбасса и Крыма, битва за Белоруссию, битва за Кенигсберг. После войны Федора Ефимовича назначили в автобат, который перевели в Даугавпилс. Демобилизовался в 46–м и решил остаться в этом же городе. Устроился водителем грузовика на местную автобазу — и потекли будни мирной жизни. В 55–м отправили на целину, но после работы там Конторович вернулся в уже ставший родным Даугавпилс. Женился, родились дети — сын, дочка. Трудился на автобусе, затем перешел в таксомоторный парк, где числился вплоть до пенсии. "В общем, совершенно обычная, на мой взгляд, жизнь представителя моего поколения", — так говорил он сам про себя.
Владимир ВЕРЕТЕННИКОВ.