«Я был хиппи... В латышских лагерях можно было найти своих единомышленников с разных концов».
«Я в первый раз в Латвии был в 1982 году с группой теологов Северной Америки. Это был такой особый порог. Казалось, что еще глубокие времена стагнации. Перемены начинались очень тихо. Так как в группе был единственный латыш, американцы хотели, чтобы я пошел с ними на почту послать письмо в Америку. На почте не нашли ни одного человека, кто умел бы говорить по-латышски. У нас шло лучше с английским языком. Интуристовские гиды у Памятника Свободы нам рассказали, что народ построил памятник в благодарность тому, что Латвию приняли в Советский Союз. Я тут же мог рассказать другую версию...»
Его сверстница Лайла Салиня говорит о жизни в США: «Мы дома говорили только по-латышски, однако ходили в американскую школу. Одна учительница вызвала нашу мать и сказала, что не надо говорить на этом чужом языке. Уже тогда как ребенок подумала — ну уж эта история такая сложная — с немцами, с нацистами, с русскими — и еще тебя как ребенка спрашивают — что это за язык?»